Песочные часы – вот, пожалуй, самый точный символ нашей быстротекущей жизни. Кварцевые крупинки неудержимо падают вниз, медленно заполняя собой одну из стеклянных колб, и, одновременно, отсчитывают секунды, минуты, часы, дни и эпохи. Вся человеческая цивилизация, всё, что может охватить ваш взгляд – та же нижняя половинка древнего прибора для отсчёта времени, песок которого уже незримо сыпется повсюду. Зелёные поля и бетонные города, широкие магистрали и высокие небоскрёбы, причудливый Собор Василия Блаженного и ажурная Эйфелева башня давно уже превращены в руины, покоятся под барханами Вечности. Только мы этого пока ещё не замечаем. Однако пройдёт тысяча-другая лет – миг для мировой Истории – и новая гримаса до неузнаваемости исказит лицо нашей любимой планеты. Горы и пустыни станут властвовать там, где ныне шумят мегаполисы и решаются судьбы Земли. И придёт туда археолог, воткнёт в грунт свою неизменную лопату, извлечёт на белый свет помятого двуглавого орла с одной из кремлёвских башен или фрагмент колючей короны нью-йоркской Статуи Свободы, и задумается – что за диковинный экспонат попал ему в руки?

Увы, из всех ныне живущих существ только археологи сумели победить безжалостное Время,  научились переворачивать невидимые песочные часы и попадать в далёкое прошлое. Но и их магия тоже не всесильна. Они извлекают из-под земли, разумеется, не самих древних людей, а их бренные останки и те вещи, что некогда окружали человека. Последние тоже очень часто оказываются мертвы. Плуг пахаря и меч воина, пролежавшие века глубоко под землёй, успели утратить то человеческое тепло, что дарили им ласковые прикосновения ладоней владельца, стали холодны и немы. Да и многое ли можно узнать о людях по их случайно сохранившемуся  скарбу? Представьте, что от архаичной Греции к нам дошла не "Илиада" с "Одиссеей" Гомера, а пару выщербленных бронзовых кинжалов и десяток расписных амфор. Кто бы после этого восхищался подвигами героев Троянской войны, влюблялся б в Елену Прекрасную и завидовал мудрости правителя Итаки?

Археологи в чём-то сродни патологоанатомам. Те и другие видят лишь внешние проявления человека либо цивилизации. Одни наблюдают бездыханное тело, другие – жалкие руины былой  роскоши. Они, конечно, могут определить, блондин пред ними или брюнет, какого он роста и возраста, чем болел в детстве и так далее. Но внутренний мир умершего почти всегда скрыт от их пристальных взоров. О чём покойный думал, отчего страдал, любил ли стихи, кормил ли хлебом лебедей в парке на пруду – без этих деталей не проникнуть в душу усопшего, как не понять устремлений того или иного древнего народа. Тем не менее, в современной исторической науке археология стала чем-то вроде царицы доказательств. Без её высочайшего позволения учёные отказываются верить любым писаниям древних авторов. Считается, что летописцы могли что-то напутать, исказить, принять за чистую монету чьи-либо россказни и байки. Только когда, в подтверждение легенды, кирка или лопата археолога извлекает из грунта золотое украшение или бронзовый шлем, старинные сказания обретают плоть и кровь.

Впрочем, будем помнить, что археология изучает прошлое не столько людей, сколь их вещей. Если историки пишут о народах или государях, то специалисты по раскопкам повествуют о так называемых "археологических культурах". Что это такое?  Попробую объяснить как можно проще. Допустим, учёные находят на Среднем Дону несколько древних поселений середины первого тысячелетия до нашей эры. Везде одинаковый тип жилищ – длинные деревянные дома. Всюду похожая посуда, например, часто встречаются кувшины с высокими, узкими горлышками, украшенные красными волнистыми линиями. Скелеты  покоятся лежа на правом боку, все, как один, развёрнуты головой на восток. Рядом с ними в могилах обнаружены бронзовые кинжалы с лезвиями в виде змейки. Тогда археологи скажут, что открыли очередную культуру. Её назовут по имени ближайшего населённого пункта, к примеру, "воронежской", а главными определяющими элементами (иначе – маркёрами) будут считать форму жилищ и кувшинов, специфические кинжалы, а также сам тип похоронного обряда.

Но мало выявить новую общность, хотелось бы узнать, кем были эти люди, откуда они пришли или из каких частей сложились? Куда делись? Вот тут-то и начинаются сложности. Хорошо, если кто-нибудь из древних авторов рассказал о народах, живущих в это время по берегам Дона. А если нет? Тогда учёные будут сравнивать найденную культуру с им ранее известными, чтобы хоть приблизительно определить к какому этническому миру – скифскому, кельтскому, германскому, фракийскому и так далее – она принадлежит. Поиск корней такой общности – дело нелёгкое. По свидетельству выдающегося учёного, академика Валентина Седова, основным в археологии "является ретроспективный метод. Он заключается в поэтапном прослеживании истоков той или иной археологической культуры, её важнейших этнографических маркёров – от раннесредневекового периода, когда этническая принадлежность древностей надёжно определяется историческими материалами, в глубь столетий, к тем культурным образованиям, с которыми выявляются генетические связи, а от них на ступень ниже и так далее".

Проще говоря, учёные ищут прототипы тех вещей, которые определяют лицо данной общности. В случае с придуманными нами "воронежцами", надо найти, где впервые появились длинные дома, возникли узкогорлые кувшины, змеевидные кинжалы и прочее. Однако не исключено, что одни элементы пришли с Севера, другие были заимствованы у западных соседей, а третьи зародились на том же месте, но столетием раньше. Частенько ситуация складывается как у Страшилы из популярной сказки "Волшебник Изумрудного города", когда тот вопрошал: "Солома, которой я набит, выросла на поле, кафтан сделал портной, сапоги сшил сапожник. Где же мой дом? На поле, у портного или у сапожника?" Очень часто распространение тех или иных вещей отражает не реальные миграции народов, а лишь торжество определённой моды. Вещи порой бывают не менее обманчивы, чем их владельцы. И это надо помнить.

Несмотря на означенные сложности, попробуем всё же разобраться с тем, что представляли собой наши пращуры в археологическом плане. Надо заметить, желание их отыскать всегда было велико, а вот точных критериев "что есть славяне" на руках у учёных долгое время не имелось. Возможно, поэтому с необыкновенной лёгкостью пращурам приписывали практически любые древности, обнаруженные на территории Восточной и даже Центральной Европы. Пожалуй, в пространстве от Одера до Волги не было такой культуры, которая не показалась бы археологам "истинно славянской". Не буду утомлять вас перечислением их названий, скажу только, что более двух десятков исторических общностей некогда претендовало на принадлежность предкам. Особенно упорные баталии развернулись вокруг тех из них, которые по времени и территории распространения недалеко отстояли от исторических склавинов и антов, объявившихся в VI столетии на границах Византийской империи.

Сколько радости было у историков, например, в связи с открытием на землях Украины и Молдовы так называемой черняховской культуры, датируемой III-IV веками нашей эры. Красивая серолощеная керамика, изготовленная при помощи гончарного круга, обилие металлических вещей и кладов римских золотых и серебряных монет, собственное стекольное производство и даже зачатки письменности – и всё это там, где давно и упорно ищут корни славянства! Когда на одной из научных конференций академик Михаил Артамонов публично усомнился в славянской сущности этой общности и предположил её готский, восточногерманский характер, на него буквально обвалилась снежная лавина критики. Причём доводы оппонентов, в основном, сводились к тому, что нет иной культуры, которую можно признать славянской. А раз так – руки прочь от Черняхова! Тем более, время было послевоенное, свежи были раны, нанесённые стране германскими агрессорами, и отдавать "предкам немцев" древности, найденные на Украине, никто из отечественных учёных отнюдь не жаждал. Конечно, сегодня уже никто из исследователей не сомневается, что эти великолепные памятники оставили на Днестре и Днепре готы и прочие восточногерманские племена, которые создали в этих краях свою мощную империи, просуществовавшую ряд столетий и павшую под ударами гуннов. Дискуссия на черняховскую тему давно отошла в прошлое. Впрочем, историки извлекли из неё один полезный урок. Сформулируем его предельно просто: не всё то славянское, что блестит на просторах Восточной Европы.

Реальных претендентов на звание славян нашли намного позже и только тогда поняли, наконец, отчего их так долго не могли обнаружить. "Оказалось, – пишет современный питерский историк Марк Щукин – искать такие памятники надо в местах низких, зачастую ныне затопляемых во время половодий". Археологи же обычно предпочитали вести раскопки на холмах и возвышенностях, а также на высоких, обрывистых берегах великих восточноевропейских рек. Там проще было создавать укрепления, а, следовательно, именно на таких площадках чаще всего создавали свои города и поселения иные народы региона. Впрочем, для нас с вами столь необычное местожительство славян сюрпризом не стало. К выводу о том, что славяне обитали в узких пойменных долинах лесных речушек, жались как можно ближе к воде-защитнице, мы пришли и без помощи археологических данных. Однако имелась ещё одна причина, ввиду которой поиски существенно затянулись. Уж очень бедной и невыразительной оказалась материальная культура наших пращуров. На фоне блестящих цивилизаций, предшествовавших ей по времени на той же территории, она выглядела гадким утёнком, случайно затесавшимся в стаю прекрасных лебедей. Академик Валентин Седов с горечью замечает в отношении ранних славян: "Их жизнь "начинается" как бы заново и с более примитивного уровня быта: исчез из употребления гончарный круг, а ассортимент керамики сводится к горшкам и сковородкам. Бронзовые вещи единичны, а стеклянные исчезли совсем". Возможно такая простота изделий указывает на отсутствие профессиональных ремесленников, как отдельного слоя, когда каждая семья самостоятельно производит всё, им необходимое.

Вообще-то, нашим пращурам в VI столетии принадлежала даже не одна археологическая общность, а целых две, хотя и весьма похожих друг на друга. Располагались они именно там, где должны были обитать "венеды", согласно описаниям Иордана – по северным склонам Карпатских гор и в Днестровско-Днепровском междуречье. Реплике готского историка о "склавинах", живущих "до Данастра (Днестра), а на севере до Вистулы (Вислы)" примерно соответствует территория нахождения памятников пражской или пражско-корчаковской культуры. Собственно говоря, это узкая, хотя и довольно длинная полоса, протянувшаяся от украинского города Житомира до столицы Чехии. Она проходит по Западной Украине в верховьях Южного Буга, Западного Буга и Днестра,  затем по Южной Польше в верховьях Вислы и ряда её притоков, заканчивается на землях Словакии и Чехии, включив в себя горы Татры и верхнее течение рек Одера и Эльбы. С юго-востока к этому славянскому поясу прилегает более компактная область пеньковской культуры. Иордан, как известно, поселил антов в междуречье "от Данастра до Данапра". Что ж, это почти совпало с территорией размещения пеньковских памятников, разбросанных в пространстве от Среднего Днестра до Среднего Днепра, и лишь вытянутым в сторону Северного Донца треугольником залезающих на Левобережье Днепра.

Обычно одним из главных маркёров любой культуры является форма её глиняной посуды. Академик Седов замечает по данному поводу: "Основу пражско-корчаковской керамики составляют высокие горшки с усечённо-коническим туловом, слегка суженным горлом и коротким венчиком. Наибольшее расширение приходится на верхнюю треть высоты. Большинство их лишено орнаментации, лишь изредка встречаются горшки с косыми насечками по верхнему краю венчика. Вся эта керамика изготовлена без помощи гончарного круга". Чтобы представить себе внешний вид такого изделия, вообразите матрёшку, у которой начисто срезали верхнюю половинку с нарисованной головой. Это и будет горшок склавинов. Что касается их ближайших соседей и родственников, то они пользовались похожими приспособлениями для приготовления и хранения пищи, только "наибольшее расширение у пеньковских горшков приходится на среднюю часть высоты; горло и дно сужены и примерно равны по диаметру". Как видим, отличия не столь велики.

Да и во всём остальном, обе общности демонстрируют удивительное единство. Склавины-пражане предпочитали обитать в "неукреплённых поселениях – селищах. Располагались они, как правило, по берегам больших и малых рек, при ручьях и иных водоёмах, часто на склонах надпойменных террас". А вот, что тот же автор, академик Седов, пишет о местожительстве антов: "Основным типом поселений Пеньковской культуры являются открытые селища, занимавшие участки первых надпойменных террас в долинах небольших рек или ручьёв… Для поселений выбирались места, которые не требовали сооружения искусственных укреплений. Реки, леса и болота служили им естественной защитой. Рядом с поселениями обычно находятся легкие для пашенной обработки земли и пойменные луга для выпаса скота". Не правда, ли – эта перекличка двух культур очень напоминает детскую игру "найди десять отличий", с той лишь разницей, что на этот раз картинки подсунули практически одинаковые?

К примеру, по свидетельству Валентина Седова, квадратные или подквадратные "жилища-полуземлянки составляют характерную особенность пражско-корчаковской культуры и отчётливо отделяют ее ареал". Средний размер такой хибарки был около десяти квадратных метров, встречались, впрочем, и поменьше. С другой стороны, он же замечает, что "основным типом жилища пеньковской культуры были подквадратные в плане полуземлянки площадью от 12 до 20 квадратных метров, по основным показателям идентичные пражско-корчаковским постройкам". Различия можно усмотреть лишь в том, что антские жилища были чуть просторней, и врезаны в грунт были несколько глубже, до 1,2 метра. Кроме того, скаты крыш южане, по понятным причинам, чаще делали из жердей, обмазанной глиной, в то время как их северо-западные сородичи предпочитали использовать с этой целью брёвна. Однако, выглядели и антские и склавинские обиталища равно убого. Пол, в основном, представлял собой утрамбованную землю. Вдоль стен, также из материка вырезали лавки. Ни столов, ни стульев, разумеется, в наличии не было. Для спуска в землянки использовали деревянные лестницы, либо, что встречалось чаще, ступеньки, которые просто выкапывали в грунте. В углу, напротив входа, чаще с северной стороны устраивали печь, сложенную из камней или глинобитную. Гораздо реже использовали открытые очаги, подобный вид отопления был популярен лишь на окраинах славянских земель, там, где анты или склавины соприкасались с иными племенами.

Сами поселения застраивались кучно и бессистемно, словом, "кому как Бог на душу положит". Порой, правда, селища вытягивались вдоль рек и ручьев, образуя нечто вроде "улиц" в нашем понимании. Обычно полуземлянки разносили метров на сто от соседских, однако, иногда часть из них неожиданно начинала жаться друг к другу. Видимо, так обустраивались члены одной разросшейся семьи. Рядом с жильём, порой даже внутри, иногда чуть в отдалении, копали ямы в форме бочек или колоколов, для хранения тех самых "куч зерна", что так поразили воображение византийских авторов. Украшения и вообще, вещи яркие и оригинальные у ранних славян встречаются нечасто. Как пишет Седов: "изделия из цветных металлов сравнительно редки, обычно это единичные находки; известно немало памятников, где они отсутствуют вовсе". Практически нет оружия – "единичные находки наконечников стрел и копий встречены только на очень немногих поселениях". Более распространены железные ножи, различные сельскохозяйственные орудия (примитивные наральники, мотыги, серпы и косы), а также глиняные пряслица, их, вероятно, использовали для пряжи тканей.

И анты и склавины сжигали трупы своих покойников где-то на стороне, а "остатки кремации, собранные с погребального костра, помещались в небольших и неглубоких ямках, нередко в урнах – глиняных горшках… Вещей при захоронении почти нет". Пожалуй, пеньковское население несколько чаще хоронило умерших в грунтовых могильниках, что учёные склонны объяснять влиянием черняховской цивилизации. Но и в этом случае ни посуды, ни оружия, ни иной ценной утвари славяне с усопшими, как правило, не помещали. На языке археологов это называется "безинвентарным погребением". Именно данная особенность похоронного обряда предков всегда приводила историков в отчаяние, поскольку лишила их каких-либо зацепок для поисков славянских истоков.

Впрочем, было бы несправедливо, не отметить одно существенное отличие двух близко родственных культур. Склавинки (они же пражанки) украшали себя металлическими височными кольцами, их вплетали в волосы или крепили к головным уборам. Внешне они представляли собой разомкнутые ободки с маленьким завитком в виде буквы "S" на конце. В последующем подобные нехитрые украшения станут чрезвычайно популярны у всех славянских племён. Академик Валентин Седов пытается использовать их даже в качестве этнического маркёра.

Тем не менее, у антов в ранний период ничего подобного не было. Зато в их владениях порой находят фибулы. Поскольку мы этого предмета ещё не раз будем касаться, поясню, что это такое. Латинское слово "fibula" означает "шпилька". Так называли очень распространённые в древности металлические застёжки для плащей, хитонов и других видов мужской и женской верхней одежды. Начиная с эпохи бронзы, они стали одним из самых популярных украшений у большинства народов Европы. Простые воины шли в бой, скрепив на груди или на плече свою накидку железной застёжкой, аристократы и знатные дамы предпочитали с той же целью использовать изделия из бронзы, серебра или золота, со вставками драгоценных камней. Порой фибулы превращались в настоящие шедевры ювелирного искусства. Поскольку формы этих украшений, в соответствии с модой, менялись от столетия к столетию, различаясь в разных уголках Европы рядом особенностей, археологи часто используют их для уточнения дат и определения этнической принадлежности тех или иных находок. Среди ранних славян фибулы встречаются преимущественно у антов, в пеньковском регионе. Они походят на человеческую руку с растопыренными пальцами, на концах которых имеются круглые утолщения-подушечки. Учёные их так и прозвали – "пальчатыми". Хотя мода на подобные застёжки, очевидно, пришла к антам от соседей-черняховцев, применяли их здесь по-особому. Во-первых, у славян фибулы стали частью исключительно женского гардероба. Во-вторых, как пишет Валентин Седов, ссылаясь на мнение немецкого профессора Иоахима Вернера: "В отличие от германцев, которым свойственно парное ношение фибул, славянские женщины носили их по одной". 

Городов и, вообще, каких-либо укреплений ни анты, ни склавины в ранний период своей истории не знали. Единственным исключением в пеньковских владениях выступает так называемое Пастырское городище, но и оно расположено фактически на границе славянского и кочевого миров, и многие историки полагают, что основными обитателями его были ремесленники, сохранившиеся ещё от предыдущего черняховского времени, гончары и кузнецы, которые трудились на благо всех окрестных племён. Но даже те исследователи, как например, Сергей Алексеев, что считают поселение по большей части славянским, вынуждены признать: "Анты обосновались на древнем городище скифской эпохи, защищённом валами и рвами, не подновляя старых укреплений и не строя новых".

Остальные различия между склавинами и антами заключались в тех инородных элементах, которые они по ходу расселения в себя впитывали. Обосновавшись на северных склонах Карпатских гор и продвинувшись к истокам Одера пражане несомненно застали в этих краях остатки романизированного фракийского населения (даков, гетов) и, видимо, кое-кого из восточных германцев. Анты, кроме последних, в большей степени, вероятно, соприкасались с кочевыми народами – сарматами, а также мелкими осколками некогда могучей гуннской орды (савирами, булгарами). Разумеется, что все втянутые в поток славянского переселения народы оказывали, в свою очередь, влияние на те или иные стороны их материальной жизни.

Откровенно говоря, это почти всё, что на сегодняшний день могут сказать археологи о жизни ранних славян. Понятно, что на фоне других общностей Европы пражская и пеньковская кажутся лишь бледными тенями своих соседей. Наиболее честные историки всегда признавали данное обстоятельство. Любор Нидерле, чешский учёный, один из основоположников мировой славистики, с некоторой горечью замечал в отношении предков: "славянская культура никогда не достигла уровней соседних, не могла сравняться с ними по своему богатству, и всегда была беднее восточных культур, а также культуры римской, византийской и даже германской". Пётр Третьяков, археолог, член-корреспондент Академии наук СССР, с лопатой наперевес облазавший леса Белоруссии и России в поисках  материальных следов пращуров, полагал, что славяне "никогда не были тесно связаны с миром античных цивилизаций. Если их сельскохозяйственное производство, возможно, только кое в чём уступало черняховскому, то другие отрасли экономики – металлургия, гончарство, обработка кости – отличались значительной примитивностью, не выходили за рамки элементарного домашнего ремесла".

Тем не менее, именно наследникам отсталых пражан и пеньковцев, в конце концов, улыбнулась удача. Это их потомки сумели одолеть или потеснить другие, в том числе, более развитые племена региона, и на необъятных просторах Восточной Европы заложили основы своей уникальной цивилизации.