В науке часто бывает так: учёные прекрасно знают, что в какой-то местности определённо должен проживать некий народ, а следов его найти не могут. Подобным образом, к примеру, обстояли дела с курганами царских скифов времён Геродота. Похожее положение дел долго складывалось и вокруг памятников самых ранних славян. Но случается и прямо противоположное – находят древности, но не ведают, кому их приписать. Поскольку нет никаких летописных свидетельств. А без последних, как узнать – что за народ оставил свои отметины на лике Земли, чем был знаменит, и как именовали этих людей соседи? Но иногда возникают ещё более парадоксальные ситуации. Когда и у античных авторов сведений немало и археологических материалов хоть отбавлять, а разобраться с тем, что за "зверь" попал им в руки, учёные не могут. Такой вот конфуз вышел у историков с племенем бастарнов.  

Впервые это имя было упомянуто в "Перипле" ("Землеописании") некого Псевдо-Скимна, который датируется рубежом III-II веков до Рождества Христова, но содержит сведения и более ранних авторов. В нём говорится о "бастарнах-пришельцах", поселившихся по соседству с фракийцами в низовьях Дуная, на левом берегу этой реки. Примерно к этому же времени относится сообщение римского историка Марка Юстина о неудачной войне дакийского царя Оролеса против бастарнов. Разгневанный фракийский предводитель, потерпев поражение, велел своим воинам спать ногами к изголовью и выполнять по дому всю женскую работу, пока они не смоют с себя позор будущими победами. В начале II столетия до нашей эры обжившиеся на Дунае пришельцы стали надёжными союзниками Македонии и её царя Филиппа V в борьбе с Римом. Местные племена оказались не на шутку встревожены появлением нового народа. Полибий сообщает о посольстве одного из балканских племён в Рим: "Пришли потом и дарданы с рассказами о бастарнах, о многочисленности их, высоком росте и боевой отваге". Судя по сильному беспокойству аборигенов Балканского полуострова, вновь прибывшие показались им рослыми, могучими и очень воинственными людьми. В сочинении Тита Ливия повествуется о попытках Филиппа использовать пришельцев против римлянам: "Бастарны же после того, как они оставят в Дардании жен и детей, могли быть отправлены опустошать Италию. Путь к Адриатическому морю и Италии лежит через область скордисков; другим путем войско провести невозможно. Скордиски должны были легко пропустить бастарнов: они были близки друг другу языком и нравами; да они и сами присоединились бы к походу, узнав, что бастарны идут грабить богатейший народ".

Отметим, что римский историк считает иллиро-кельтское племя скордисков близкими родственниками появившимся в здешних краях северянам. Однако, со смертью Филиппа в 179 году прежние договорённости утратили силу, и бастарны, вместо похода на Рим, ввязались в войну с дунайскими фракийцами, шедшую с переменным успехом. Преемник Филиппа македонский царь Персей в 168 году до нашей эры, затевая  очередную кампанию против Вечного города, так называемую Третью Македонскую войну, пригласил себе в помощь старых союзников – бастарнов во главе с вождём Клондиком. Плутарх о них напишет: "Все до одного наёмники, люди, не умеющие ни пахать землю, ни плавать по морю, ни пасти скот, опытные в одном лишь деле и одном искусстве — сражаться и побеждать врага... рослые, на диво ловкие и проворные". Коварный и жадный Персей, однако, обманул ожидания пришлых воинов в отношении денежного вознаграждения и они, разочарованные, покинули Балканы. Почти век о бастарнах ничего не было слышно.

В I столетии до нашей эры знамя борьбы с возвышающейся Империей римлян подхватил царь Понтийской державы Митридат. Он пытался сколотить мощную коалицию из тех, кто был недоволен гегемонией латинян. Среди союзников Митридата, по словам историка Аппиана, оказались и наши герои: "Когда он перешел в Европу, то присоединились из савроматов так называемые царские языги, кораллы, а из фракийцев те племена, которые живут по Истру, по горам Родоне и Гему, а также еще бастарны, самое сильное из них племя". После поражения Понтийского государства неугомонные пришельцы пытались затеять собственные походы во Фракию и Мезию, но были наголову разбиты полководцем Марком Лицинием Крассом Младшим. При этом римский военачальник собственноручно убил бастарнского вождя Делдона. С того момента данные варвары перестают беспокоить империю. Тем не менее, сведения об этом племени время от времени попадают на страницы античных сочинений. Так великий географ Страбон, трудившийся в начале нашей эры, пишет о них: "В глубине страны обитают бастарны, граничащие с тирегетами и германцами; они также, быть может, германская народность и делятся на несколько племен. Действительно, одни из них называются атмонами, другие – сидонами; те, кто владеют Певкой, островом на Истре (Дунае), носят название певкинов, а самые северные, обитающие на равнинах между Танаисом и Борисфеном – роксаланов". Как видим, Страбон уже полагает бастарнов германцами, хотя его предшественники считали их кельтами.

Впрочем, надо иметь в виду, что долгое время римляне и греки именовали "кельтами" или "галлами", практически всех обитателей Центральной Европы. Они употребляли этот термин также широко, как название "скифы" применялось к восточноевропейцам. Кельтикой полагалась та часть нашего континента, что доходила до Вислы, далее уже шла Скифия. Если античные авторы испытывали затруднение с причислением народа к какой-либо из этих двух варварских провинций, они использовали и вовсе экзотический этноним "кельтоскифы". В начале нашей эры положение в этом плане резко меняется. Германцы потеснили кельтов в сердце континента, сарматы заняли степи. Отныне в глазах цивилизованных южан большая часть европейцев стала "германцами", а все кочевые народы без разбора – "сарматами". Любопытно, что Страбон отнёс к бастарнам и племя роксалан, обитавшее в междуречье Днепра и Дона. Хотя все прочие авторы полагали их, безусловно, сарматским народом. Самих бастарнов великий географ считает "германцами", хотя и не слишком в том уверен. Куда твёрже взгляды по данному вопросу Плиния Старшего, который причислил их к отдельной германской народности: "пятая группа – певкины, которые также бастарны и граничат с вышеупомянутыми даками". Но уже его младший соотечественник Корнелий Тацит вновь колеблется: "Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов".

Можно было бы, конечно, махнуть рукой на странный, подозрительной внешности, народ, если б не одно важное обстоятельство. В конце II столетия до нашей эры на Днепре, как обнаружили археологи, появились племена, чрезвычайно на этих летописных пришельцев похожие. Заняли они земли Северной Украины и Южной Белоруссии, то есть именно те края, где до того обитали лесные балты. И откуда затем появились славяне. А значит, с непонятными то ли кельтами, то ли германцами нам ещё придётся основательно повозиться. Новая культура, её учёные назвали зарубинецкой, смотрелась явно пришлой на территории северной части Скифии. Весь её облик красноречиво демонстрировал, что эти люди появились откуда-то из Центральной Европы: похоронный обряд, напоминающий "поля погребальных урн"; изобилие фибул; разнообразие посуды: миски, горшки, кубки, кружки, чашки, чарки, кувшины.

Керамика попадалась как лощённая, так нелощённая и даже хроповая – искусственно ошершавленная. Кузнецы и металлурги владели кельтской техникой обработки железа, самой передовой в Европе того времени. Оружие встречалось нечасто, в основном наконечники копий и дротиков, а также круглые каменные и глиняные шары, вероятно, снаряды для пращи. Изредка попадались отдельные элементы конской узды и даже шпоры – недавнее изобретение всё тех же кельтов.

Причём сообщество чужаков заняло далеко не всю Северную Скифию целиком, а изначально распалось, как минимум, на три отдельных "пятна": полесское в бассейне Припяти, среднеднепровское в районе Киева и верхнеднепровское, в основном, на том отрезке Днепра, что течёт между устьями Березины на Севере и Припяти на Юге. При этом оккупированными оказались как некоторые части бывшей страны скифов-пахарей, так и Неврида – земля геродотовых оборотней. Академик Пётр Третьяков пишет по данному поводу: "Скорее всего "милоградцы" были вынуждены покинуть свои поселения в результате военных поражений... Зарубинецкие племена селились здесь на захваченных ими милоградских городищах". Какое-то время неврские острова еще существовали внутри моря переселенцев, затем их растворили в себе вновь прибывшие племена. Впрочем, некоторые историки питерской школы, в частности Марк Щукин и Владимир Еременко, полагают, что обитатели Северной Скифии исчезли уже давно, чуть ли не одновременно со степными царями, то есть, за век-полтора до появления зарубинцев, и последним досталась уже опустевшая страна.

Надо заметить, что археологи датируют древности Восточной Европы в первую очередь по импортным вещам, чаще всего по греческим амфорам и кельтским фибулам. С падением скифской Империи, однако, эти ценные товары перестали попадать не только в лесную глубинку, но даже в лесостепные городища земледельцев. С точки зрения учёных обитатели здешних мест снова стали невидимы. Украинский археолог Светлана Пачкова, напротив, полагает, что "никаких природных катаклизмов на протяжении III века до нашей эры на территории Среднего Поднепровья не происходило, и полностью вымереть оседлое население или выселиться не могло". Изучив каждое из зарубинецких "пятен" в отдельности, она доказала, что их различия вызваны в значительной степени местными элементами, вошедшими в состав новой культуры. Стало быть, какая-то часть скифов-пахарей, не говоря уже о неврах-оборотнях и черноодежниках-меланхленах, дожила на прежних своих поселениях до подхода новых племён.

Но откуда же явились эти нежданные пришельцы? В археологическом облике зарубинского сообщества самым удивительным образом сочеталось кельтское (латенское) влияние, германские (ясторфские) черты и очевидная схожесть с соседями из лужицкого региона. Получались какие-то непостижимые кельто-германо-венеды. Самое время вспомнить Страшилу из сказки про Изумрудный город с его лукавым вопросом – "Где же мой дом? На поле, у портного или у сапожника?" Сразу после обнаружения зарубинецкой культуры отечественные археологи уже по сложившейся стойкой традиции поспешили объявить её праславянской. Но пропасть меж обликом центральноевропейских пришельцев и внешним видом ранних славян не заметить оказалось просто немыслимо. Тогда академик Валентин Седов придумал более хитрую и сложную схему. Он полагал зарубинцев выходцами из соседней поморской культуры, одну из частей которой, так называемых "подклошевцев", провозгласил славянами. Отсюда его вывод: "Поскольку в сложении трех основных групп зарубинецкой культуры приняли участие переселенцы из Повисленья, то этнос зарубинецких племён может быть обусловлен прежде всего языковой принадлежностью висленского населения. Выше носители культуры подклёшевых погребений определены как ранние славяне, находящиеся в стадии становления. Население же поморской культуры отнесено к периферийной группе западных балтов, близкой к формирующимся славянам. В этой связи следует допустить, что носители зарубинецкой культуры в языковом отношении были близки и славянам, и западным балтам". Кроме того, по мнению академика: "В составе переселенцев были и иноплеменники, о чем свидетельствуют отдельные ясторфские элементы", не говоря уже "о проникновении отдельных групп кельтского населения".  Зарубинцы, по Седову, получались не чистыми славянами, а причудливой смесью праславян с западными балтами, усложнённой вкраплениями германцев и кельтов. Не племя, а эдакий этнический "винегрет"!

Что ж, придётся разбираться с каждым из пришлых элементов в отдельности. В середине первого тысячелетия до нашей эры воздействие передовой латенской культуры на европейские народы было сравнимо разве что с распространением скифского влияния в мире кочевников. Кельты первыми на континенте начали добывать и обрабатывать железо. Их оружие, образ жизни, украшения и даже манера одеваться вошли в моду и заимствовались решительно всеми. Недаром, античные писатели называли западную и центральную часть нашего континента Кельтикой. Повсюду расходились кельтские мечи, щиты, доспехи и, конечно же, фибулы. Даже расположенная на далёком Севере (по большей части в Дании и Южной Швеции) ясторфская культура, она выступает прародительницей всех германцев, считается латенизированной, то есть испытавшей серьёзное влияние кельтов. Под воздействием последних лужицкая культура балтийских венедов перерастает в поморскую. Её ученые тоже относят к латенскому миру. Получилась своего рода "кельтская вуаль", которая в этот период оказалась наброшена на все народы Центральной Европы. Означали ли это, что они действительно стали кельтами? Конечно же, нет. Как не превратились в скифов кочевники, заимствовавшие их оружие, конское снаряжение и Звериный стиль, точно также не стали галлами, те кто воспринял их костюм, стал украшать себя фибулами, сражаться при помощи кельтских железных мечей и доспехов.

Несколько иначе обстоит дело с ястфорским влиянием. Хорошо известно, что давление со стороны прагерманских племён Дании и Южной Скандинавии на зону обитания поздних венедов поморской культуры привело к образованию двух новых археологических сообществ: оксывского на берегах Балтийского моря и пшеворского на остальной территории нынешней Польши. При этом первое подарило человечеству готские и гепидские племена, а второе – вандалов, лугиев, бургундов. Как видим, приход ясторфцев на земли венедов в конечном счёте породил восточногерманские народы. Разница влияний очевидна. Кельты стояли выше всех прочих европейцев по уровню развития. Их достижения, как мода, распространялись даже без всяких завоеваний. Поэтому появление на какой-либо территории кельтских вещей вовсе не означало, что туда пришли галлы. С германцами всё было по-другому. Они не в чём не превзошли своих соседей, кроме, разумеется, воинственности. Находки ясторфских вещей или оружия у тех или иных народов, вероятнее всего, означают их покорение древними германцами. Или хотя бы появление там германских князей с их дружинами. Понятно, что прибывая на новые земли, северяне не истребляли аборигенов, но они часто становились там элитой, потому навязывали подвластным народам свои обычаи, культурные традиции, а порой, и язык. Однако, степень подобной "германизации" могла быть различной. В конце концов, Русь тоже создавали летописные варяги. Но они оказались в таком очевидном меньшинстве, что со временем растворились в море восточных славян и финнов, не оставив зримых следов ни в русских наречиях, ни в антропологическом типе местного населения.

Свою версию происхождения зарубинцев предложили питерские историки Марк Щукин и Владимир Еременко. Они обратили внимание на безусловное сходство последних с создателями поянешти-лукашевской культуры. Данное сообщество обнаружилось в междуречье Сирета и Днестра, то есть неподалёку от низовьев Дуная. Более того, его представители обитали и на острове в устье великой реки. То есть, всё как нельзя лучше соответствовало описанию народа бастарнов, у которых, "те, кто владеют Певкой, островом на Истре, носят название певкинов". Зарубинцы оказались близки обитателям Подунавья по своей материальной культуре, более того, у них даже нашёлся общий предок. В качестве такового выступила поморская культура венедов. Но не вся, а та её часть, что располагалась в междуречье Одера и Нейсе, вблизи истоков Вислы. Эта область носит название Силезия и находится на стыке Восточной Германии, Чехии и Южной Польши. Там и была обнаружена губинская группа памятников. Изначально в данном регионе проживали венедские племена, испытавшие определённое влияние кельтов. Позже сюда пришли германцы, вероятно, покорив местных обитателей. Историк Марк Щукин полагает, что именно эта область стала родиной бастарнов: "выясняется, что образованию зарубинецкой и родственной поянешть-лукашевской культур предшествовало проникновение населения губинской группы из междуречья Одера-Нейсе, группы, представляющей собой сплав поморской культуры Польши и ясторфской Германии. Выходцы с запада появляются в Северном Причерноморье на рубеже III-II веков до нашей эры, как раз в то время, когда письменные источники фиксируют здесь появление "бастарнов-пришельцев".

К тому же в рукаве у Марка Щукина, оказался спрятан ещё один "козырь": "носители формирующейся зарубинецкой культуры явно побывали на Балканах, потому что только там можно найти прототипы характерных "зарубинецких" фибул. Носители зарубинецкой культуры, очевидно, были участниками бастарнских походов на Балканы в 179-168 годах до нашей эры, достаточно подробно описанных Титом Ливием". Действительно, самым распространённым украшением у пришельцев в Северную Скифию оказались застёжки с треугольным щитком. Они попадаются у населения всех трёх пятен, причём их носят до самого конца существования культуры. Такие фибулы для археологов стали её главным маркёром. И вдруг выяснилось, что это фирменное изделие могло быть заимствовано только в одном месте исключительно в один момент времени. А именно: на Среднем Дунае, в Иллирии и Далмации, в конце II столетия до Рождества Христова. Это те самые места, которые посетили в своих походах бастарны.

Владимир Еременко подмечает в этой связи ещё один важный момент: "Отсутствие на памятниках типа Поянешти-Лукашевка юго-западных, балкано-иллирийских элементов позволяет предположить, что они оставлены именно той частью бастарнов, которая не участвовала в балканских походах времён III Македонской войны. И, напротив, комплексы Зарубинецкой культуры, содержащие эти элементы, могут быть связаны с бастарнами, участвовавшими в походах". Справедливости ради, надо заметить, что это не совсем так – одна подобная фибула была найдена в поселении Лукашёвка, то есть в землях дунайских бастарнов. Более того, парочка их попалась археологам в Крыму, ещё одна такая застёжка обнаружилась в сарматских пределах между Днепром и Доном. Но только у зарубинцев эти украшения распространились широко, как родные, став главной отличительной особенностью этой культуры.

По версии питерских историков, в начале II столетия до Рождества Христова бастарны пришли одновременно и на Дунай, где стали поянешти-лукашевцами, и на берега Днепра, где превратились в зарубинцев.  В доказательство Марк Щукин ссылается на сведения античных историков о "бастарнах-пришельцах" и их "сидящих в глубине страны" племенах. По его версии, страбоновские атмоны и сидоны – это две континентальные группировки бастарнов: дунайская и днепровская. Теория получилась довольно стройная.

Жаль только, что ничего подобного на самом деле в сочинениях древних историков днём с огнём отыскать нельзя. О "бастарнах-пришельцах" пишет Пседо-Скимн, ссылаясь на Деметрия. Но видит он их исключительно на Дунае, рядом с фракийцами. Теперь прислушаемся внимательней к словам Страбона: "В глубине страны обитают бастарны, граничащие с тирегетами и германцами... одни из них называются атмонами, другие – сидонами; те, кто владеют Певкой, островом на Истре, носят название певкинов, а самые северные, обитающие на равнинах между Танаисом и Борисфеном – роксаланов". Следовательно, певкинами античный географ зовёт островитян, жителей дунайского устья. Об иных группировках (атмонах и сидонах) им сказано, что они живут далее от реки ("в глубине страны"), но и те и другие меж тем граничат и с германцами и тирегетами. В последних несложно обнаружить гетов, то есть фракийцев, живущих по Тирасу, то бишь Днестру. Что касается германцев, то в данном случае под ними понимались пшеворские племена: вандилии Плиния. Они обитали в Южной Польше и на западе Украины. Владения дунайских бастарнов действительно примыкали как к землям днестровских фракийцев (тире-гетов), так и к наделам пшеворцев, которые в это время проживают на Волыни.