ПЕРОЗ И ГУРАНДОХТ. Книга 1. Горький вкус победы
Глава девятая (продолжение)
Йездигерд высоко ценил и любил Парису. Он никогда не признавался ей в своих чувствах, но она и без признаний чувствовала его симпатию к себе.
Происходя из рода потомственных хранителей огня в Истахре (из того же рода, что все шаханшахи Сасанидской династии), она была наделена всеми качествами, которыми должна быть наделена знатная женщина.
Её красота со временем не увядала, а только совершенствовалась. Казалось, её обаяние не знало границ. Мужчины часто перед ней робели и теряли дар речи. Умная, красивая, стильная женщина с изысканными манерами, держащая себя скромно и с достоинством производила на них неизгладимое впечатление. В ордене её и вовсе считали живым воплощением Ардвисуры Анахиты.
Из всех приближённых Йездигерд доверял ей больше всех. Взойдя на персидский престол, шаханшах вдруг ощутил, что у него больше нет друзей. Есть соратники, есть подданные, есть жёны, наложницы, слуги и вообще кто угодно, кроме друзей. Пресытившись льстивыми улыбками и угодливыми взорами, он стал ценить и выделять тех, кто, как ему казалось, не искал его расположения и относился бескорыстно.
Париса ни разу не просилась к нему на приём даже в тех случаях, когда в этом была большая нужда. Она никогда ничего не говорила, если Йездигерд её не спрашивал. За всё время их знакомства (а знакомы они были с детства) Париса ни разу не обратилась к нему с какой-либо просьбой и не пыталась лоббировать чьи-либо интересы. Она сторонилась всех интриг и всегда выполняла задания шаханшаха, не требуя за это никакой награды.
Но, ничего не требуя, она в конечном итоге получала всё, что ей было нужно. Её влияние было незримым, а оттого очень сильным и окружённым ореолом тайны.
Глава ордена всегда чётко держалась правил, содержащихся в «Кодексе зурванитов». Правила, например, предписывали женщине проявлять исключительное уважение к мужчине. Несмотря на своё высокое положение, она могла скромно опустить глаза и сказать: «Простите, я вас покидаю, у вас чисто мужской разговор». Её, конечно же, просили остаться, но она кланялась и уходила.
Это производило впечатление. И ещё какое! Женщина с изысканными манерами всегда западает в душу сильнее, чем мраморная красавица.
Каждый зурванит понимал, что если он где-то поведёт себя недостойно, то это непременно станет известно Парисе, и она перестанет его уважать. А это была большая духовная потеря. И не только духовная. Опала у Парисы означала опалу везде.
Париса не перечила шаханшаху и не льстила. Йездигерд вообще жутко не любил лесть и считал её открытым проявлением неискренности. Во время рабочих бесед он вообще категорически запрещал подлизывание в любой форме. Секретари всегда предупреждали об этом тех, кто шёл к нему на деловой приём впервые. Установка была жёсткой: пришёл – говори только по делу. Никаких хвалебных од, подобострастных улыбок или намерений угодить.
На совещаниях во дворце Париса никогда ни с кем не спорила и отвечала лишь тогда, когда её спрашивали. Она считала, что если хочешь чего-то добиться, то не говори об этом прямо. Не нужно давать шаханшаху готовое решение. На то он и шаханшах, чтобы всё решать самостоятельно. Просто надо его подводить к принятию «правильных» решений, и тогда у него будет полная иллюзия того, что он сам до всего догадался, решил и осуществил. А чтобы всегда оказываться правой по всем вопросам, необходимо мягко и ненавязчиво идти в одну сторону, однако при этом говорить нечто такое, что непременно склонит шаханшаха к прямо противоположному решению.
Тактика оказывалась беспроигрышной. Если Йездигерд действовал в правильном направлении, он вспоминал аргументы Парисы, а если нет, то сожалел, что не прислушался к её сомнениям.
Со временем он убедился, что Париса «всегда во всём права» и предельно объективна. А раз так, то она лучший из всех советников. К тому же говорить с ней и смотреть на неё было для него большим удовольствием и бальзамом на душу.
Однажды Йездигерд накричал на одного молодого вельможу, обвинив его в срыве важного мероприятия. Тот держал себя в руках: спокойно, достойно, гордо. Говорил по существу, своей вины не признавал и заявил: « Я сделал всё, что было в моих силах, и не заслужил такого отношения».
Шаханшах выставил его за дверь, а когда остался с Парисой, выпалил: «Какой негодяй! Всё завалил и ещё отпирается».
«Но в то же время он не прятал глаза, не заискивал и не лебезил, - заметила Париса. – Когда вы ругаете воров и казнокрадов, они что-то бурчат, потупив взоры. А на этом парне вины нет. Да, конечно, в вашем присутствии ему не следовало бы так себя вести, но, на мой взгляд, это дополнительное и очень важное свидетельство его честности и добросовестности».
Йездигерд на секунду задумался, а затем вызвал писца и приказал вернуть того вельможу. Когда же этот вельможа снова предстал перед шаханшахом, Йездигерд сказал ему: «Это была проверка. Ты честный и порядочный человек. Я повышаю тебя в должности».
Всё выглядело натурально и вроде бы случайно. На самом же деле Париса столь оригинальным образом провела нужного себе человека туда, куда ей было нужно. Йездигерд даже подумать такого не мог.
Ситуация в Армении Парису не волновала. Ей было всё равно какой веры придерживались жители этой отдалённой провинции. Просто Париса осознавала неизбежность либо кардинальных перемен в Армении, либо открытого конфликта в случае провала операции по обращению армян в зороастризм. Второе представлялось ей более вероятным.
Возражать Йездигерду было бессмысленно. В глубине души решение он уже принял. И не только принял, но и начал его реализовывать. В укреплении его мыслей по поводу принятого решения тоже не было необходимости. Поэтому Париса поступила так, как и следовало поступить главе ордена: она выразила разумное сомнение, но в то же время своими шокирующими аргументами словно ошпарила Йездигерда кипятком. После ухода Парисы он сразу же вызвал к себе мобедан мобеда Зурвандада и повелел немедленно готовиться к церемонии седре-пуши.
************
Придя в свои покои, Париса легла на постель и крепко задумалась. Она понимала, что в государстве стало одной головной болью больше, и эта головная боль неизбежно коснётся ордена.
Махнуть на Армению рукой Йездигерд не мог. Она была стратегически важным регионом. Простить армянам бунт и неподчинение он был не вправе. Шаханшаху было предписано проявлять милосердие, но к нему разрешалось прибегать только после применения силы. А применять силу в Армении при постоянной угрозе со стороны царства эфталитов и нерешённости кушанской проблемы было сложно и дорого. Отсюда и решение, казавшееся наиболее рациональным: подавить церковь как централизованный источник всех мятежных настроений, часть накопленных ею богатств обратить в пользу казны, а часть разделить между преданными Персии нахарарами.
Католикос Овсеп тоже знал, куда клонит Йездигерд, и знал почему. Он понимал, что ситуация может принять очень тяжёлый оборот, но никак не в состоянии был осознать, что при любом обострении положения ему никто не придёт на помощь извне.
А кто бы мог прийти? Кушаны? Они были далеко и их государство практически развалилось. Да и не было у них повода хоть чем-то помогать армянам. Эфталиты? Да, они что-то там вроде бы говорили о христианской солидарности, но только говорили. У них своя война с Ираном, а армяне для них такие же враги, как и персы, потому что армянская конница вынужденно оказалась на службе у Йездигерда. Рим? Тоже далековато и со множеством собственных нерешённых проблем. Византия? Вроде бы должна помочь, но станет ли? Её заедали гунны и вандалы. Мир с Персией был необходим ей, как воздух, и Йездигерд этот мир гарантировал. Иберия? А чем она могла помочь? Мала, слаба и разрозненна. Грузины – хорошие виноделы, но ни на что не годные вояки. Албания? Тоже слабоватый и ненадёжный союзник. Персы могли почти всех албанских князей купить с потрохами. Да и что представляла собой эта Албания? Не столько государство, сколько просто территория на карте.
Вроде бы всё складывалось против армянской церкви, за исключением одного: зороастризму было сложно вытеснить не только христианство, но и любую другую религию.
Причин непопулярности учения Заратуштры за пределами Ирана было много. Мобедом мог стать только мобед-заде, то есть потомственный мобед. Любой новообращённый народ заведомо лишался шансов иметь собственных священнослужителей. Помимо этого, мобеды были настолько тесно связаны с государственными службами Ирана, что любая попытка обратить соседние народы в зороастризм воспринималась не иначе как персидская экспансия. По этим причинам учение Заратуштры изначально воспринималось всеми неиранскими народами как нечто глубоко чуждое. Ни одному сасанидскому правителю при всех усилиях так и не удалось хоть сколько-нибудь надолго распространить свою веру за пределами Персии.
Доктрины зороастризма настолько «окаменели от старости», что их переставали воспринимать и в самом Иране. Эта догматическая религия просто перестала отвечать духовным потребностям. Персидское жречество было глухо к новым чаяниям и не готово ни к каким переменам. Более того, это самое жречество так преумножилось в своём количестве, что стало для всех обузой. Религия плавно переросла в банальную коммерцию.
Среди язычников учение Заратуштры имело очень ограниченный успех. Люди, поклонявшиеся стихиям и олицетворявшим эти стихии богам, приносили жертвы добрым духам, чтобы они помогали, и злым, чтобы те их не донимали.
Христианство учло опыт язычества и само превратилось в языческую религию. Священники, конечно же, категорически это отрицали и твердили, что между верой в Христа и язычеством лежит пропасть, но давайте честно посмотрим правде в глаза. Скажите: чем икона принципиально отличается от идола? А чем моление святому отличается от моления перед статуей языческого бога? Считалось, что истукан покровительствует тому или иному делу или стихии. За хорошим урожаем обращались к одному божеству, за победой в войне – к другому, за исцелением – к третьему. По тому же пути пошло и христианство. Каждый святой был объявлен покровителем чего-либо или кого-либо. У купцов, моряков и знати даже стали появляться собственные соборы. Считалось, что такие соборы лучше приспособлены для молений по какому-то конкретному поводу. В Армении среди нахараров так и вовсе пошла мода на собственные церкви. (Каждому знатному армянину по персональному Христу!)
Постепенно вера дошла до поклонения трупам в виде почитания святых мощей. (Дело доходило даже до дележа мощей и военных стычек за их обладание).
В христианстве религиозная мысль пошла не ввысь, а вспять – к формам, характерным для наиболее примитивных племён (символическое поедание плоти и крови своего бога, амулеты в виде крестиков, расстановка идолов (икон) в том числе и в домах, благоговение перед костями героев мифологических рассказов).
Издревле армяне ставили вишапов (большие камни с изображением рыб или в форме рыбы). Каждый армянин считал своим долгом при жизни поставить вишапа. Но когда пришли христианские проповедники, то они запретили ставить вишапов. Некоторых даже снесли. Тогда возмущённые армяне начали «сносить» священников. И тем пришлось приспосабливаться: вместо вишапов разрешили ставить хачкары (камни в виде крестов). И вскоре всю Армению заставили хачкарами.
А мобеды ни к чему приспосабливаться не желали, гибкости не проявляли, никаких компромиссов не искали. По этой причине серьёзной длительной поддержки они нигде за пределами Ирана не находили.
Иными словами, на духовном фронте Ирану воевать было попросту нечем, однако столь очевидный факт никто не желал признавать. С Йездигердом можно было поспорить и поговорить о любом оружии, доспехах, лошадях и тактических приёмах на поле боя. Он обожал такие разговоры и готов был спорить до хрипоты сутками напролёт. Но если бы кто-нибудь сказал ему, что зороастризм принципиально непригоден для распространения среди других народов, то он расценил бы это как личное оскорбление. Йездигерд был фанатиком и апологетом учения Заратуштры. Ему бесполезно было что-либо доказывать. Неудачи предыдущих шаханшахов в распространении среди соседних народов веры пророка Заратуштры его не смущали и ничему не учили. Он вообще не обращал на это никакого внимания и совершенно не желал выяснять причин съёживания духовного пространства своей державы. Во всём оказывались виноваты дэвы и «тупые упрямые народы, не желавшие познать свет истинного знания».
Йездигерд, безусловно, понимал, что огромная империя, не обладающая единой духовной сущностью, не будет иметь никакого запаса прочности и развалится на части при первом же подходящем для этого случае. Поэтому он стремился не только расширить территорию государства, но и укрепить её духовное пространство. Однако эти стремления заканчивались ничем. Став одним из самых блестящих военных стратегов своего времени (он победил во всех войнах, в которых участвовал), Йездигерд никак не мог похвастаться успехами в деле распространения персидской веры. Смех смехом, но при всех усилиях в зороастризм при Йездигерде удалось обратить только проституток неиранского происхождения под страхом запрета на «работу».
Зороастризм оказался принципиально неспособным и непригодным для любых реформ, но абсолютное нежелание это понять толкало шаханшаха на ещё одну попытку устаревшим и заведомо непригодным духовным оружием захватить соседний эгрегор и свергнуть засевшего в нём дэва.