Уважаемые участники дискуссии,
Отчетливо видно, что самым больным вопросом, по которому пока не удается даже приблизиться к консенсусу, остается археологическая характеристика населения, жившего в 6 веке на левом берегу среднего и нижнего Дуная. Принципиальность этому вопросу придает то, что именно здесь локализуют славян византийские источники, и здесь же находилась та «Оугорская земля и Болгарская», которую объявил прародиной своих предков автор ПВЛ. Но характер материальной культуры на указанной территории таков, что позволяет отрицать заметное присутствие пражской культуры, традиционно признаваемой их археологическим эквивалентом.

Эта проблема может быть преодолена разными способами.
Один из них – избирательное отношение к аргументам и фактам. Можно подчеркивать те из них, которые хоть в какой-то степени подтверждают присутствие пражского компонента, а те, что свидетельствуют о противоположном, игнорировать или преуменьшать их значение.
Второй возможный путь – сделать вывод, что источники ошибались или неверно интерпретировались, и никаких славян в современном понимании на Дунае в ту пору не было.
Третий путь – попытаться построить новую логическую конструкцию, которая непротиворечиво учитывала бы все имеющиеся факты, не требуя ни пренебрежения частью из них, ни объявления письменных свидетельств ложными, ни отрицания их прямой и очевидной интерпретации.

Большинство археологов со времен Нидерле шло по первому пути. Построенная ими система выглядела непротиворечивой, если не обращать  внимания на некоторые «досадные мелочи». Примерно так выглядела физическая картина мира накануне появления квантовой механики и теории относительности.

Возмутителями спокойствия в этой ситуации вольно или невольно стали румынские археологи. В эпоху Чаушеску перед ними встал «социальный заказ»: обосновать непрерывность и древность существования румын на их нынешней этнической территории. Я и сам застал те времена. Помню, какое впечатление произвело на меня в начале 80-х, когда я начал работать в отделе археологии АН БССР, заявление одного ведущего в ту пору (да и ныне здравствующего) мэтра белорусской археологии: «Доказать, что брестское Побужье принадлежало дреговичам (а не мазовшанам – В.Н.) – наш партийный долг». Как этот долг исполнялся, я видел собственными глазами, и потому обстановку, в которой приходилось творить румынским археологам, вполне представляю.

К счастью для них, имелись те самые «досадные мелочи». Отталкиваясь от них, можно было построить некую альтернативу. Она и была построена, и некоторые ученые, создавшие себе имя в это время, продолжают отстаивать ее доныне. Что касается молодого поколения, то в Румынии его эволюция в посткоммунистическую эпоху отличалась от происходившего в постсоветской археологии. Доминировало не «развенчание идеологических мифов», а восприятие западных (в основном постмодернистских) идей и концепций, которые ранее были табуированы. Для западной же археологии в это время характерно было тотальное неприятие миграционистских концепций как таковых.

В такой среде оформился подход, столь ярко воплощаемый Ф. Куртой и И. Коломийцевым (последний своих идейных корней и сам не скрывает). Предложенные ими альтернативы звучат революционно. Но все же сравнивать их с революцией в физике нет оснований. Квантовая механика и теория относительности, при всей их «извращенности» с точки зрения повседневного опыта, многократно подтверждены практикой. С конструктивистским подходом к этногенезу славян дело обстоит далеко не так радужно. Антимиграционизм за время, прошедшее с первых публикаций Ф. Курты, не только не получил независимых подтверждений, но и наоборот –массу увесистых опровержений. Стало ясно, что это была лишь научная мода, крах которой мы наблюдаем сейчас в связи с достижениями популяционной генетики. Соответственно скомпрометированным оказалось и его идейное обоснование.

Но «досадные мелочи», тем не менее, остались. И возврат к их затушевыванию явно не был бы самой разумной стратегией. А значит, построение более сложной логической конструкции, непротиворечиво объясняющей все факты, остается актуальным. Именно это, по-моему, выявилось в ходе дискуссии и является ее главным результатом.

Теперь к сути дела. На 375 г. мы имеем в Восточной Европе следующую картину. В Причерноморье существует держава Германариха, общепризнанным археологическим эквивалентом которой является черняховская культура. Ее полиэтничный характер не вызывает сомнений, равно как и разный социальный статус населения. К северу от нее – пространства киевской культуры и синхронных ей полесских памятников, ныне выделяемых в нулевую фазу пражской культуры. Оба этих ареала (гораздо более однородных в социальном плане) вполне надежно могут связываться с венетами, независимыми от остготов до их завоевания Германарихом (о чем пишет Иордан). Есть основания связывать тоже с венетами (но давно и прочно подчиненными остготам) и некоторые части черняховской культуры – в частности, тип Куропатники в бывшем ареале зубрицкой культуры. На этом построена концепция украинской школы, возглавляемой В. Бараном.

На нижнем Дунае, в Буджакской степи мы имеем в это время еще один венетский ареал – памятники типа Этулии. В Мунтении и Валахии, а также на месте эвакуированной римлянами столетием ранее Дакии, находим культуру Сынтана-де-Муреш, уверенно связанную с визиготами. Они в 330-е гг. изгнали из Дакии в римскую Паннонию вандалов, а из Валахии вытеснили роксоланов, которые вместе с языгами отныне сконцентрировались в западной части Карпатской котловины, вдоль Тисы. Сохранившееся фракийское население частично продолжает жить на востоке Трансильвании, а также на северо-восточном склоне Карпат (культура карпатских курганов, которая впоследствии вольется в пражскую). Остаются ли какие-то фракийцы на левобережье нижнего Дуная – большой вопрос.

До конца 4 века эта картина претерпевает радикальную трансформацию. Уход визиготов на правый берег Дуная осенью 376 г. и их последующие приключения хорошо документированы. При этом нет ни малейших указаний на то, что они при этом разделились и какая-то часть осталась на левобережье. Значит, если там  осталось автохтонное население, то это могли быть только ранее подвластные визиготам фракийцы (само существование которых небеспорно).

Победившие гунны двигали своих подданных, как пешки. Вместе с ними в Паннонии и Трансильвании появляются остготы, гепиды, герулы, а судя по свидетельству Приска – и какая-то славяноязычная группа, справлявшая страву и пившая мед. Памятники этой группы в Венгрии пока не выявлены – их никто там особо и не искал, а возможно, что в наступившем археологическом хаосе они стали неуловимыми. В предыдущем комментарии я отмечал, что из всех венетских групп их происхождение логичнее всего связывать с типом Этулии.

Ясно, что в Трансильванию ушли не все германцы (иначе не было бы такого выразительного германского следа в генофонде сегодняшних «северных» славян), и уж подавно не все венеты. Но затем численность германцев в черняховско-вельбарском ареале до середины 6 в. неуклонно сокращалась, а численность носителей пражской и пеньковской культур росла. Это может служить указанием на смену благодаря гуннам их  социальных ролей – «кто был ничем, тот стал всем». А соответственно, должны были происходить и изменения в материальной культуре. Ранее недоступные венетам вещи – проживание в наземных домах, гончарный круг, погребальные урны, престижные украшения, оружие – стали проникать и в их среду, теряя при этом свою роль этнокультурных маркеров.

Что мы имеем археологически в гунское время (конец 4 – первая половина 5 в.) на нижнем Дунае? Крайне невыразительную картину. Вот как ее характеризует В. Седов: «К сожалению, выявляемая археологически материальная культура V в. земель, расположенных к северу от нижнего течения Дуная, не дает каких-либо маркеров для выяснения этнической структуры населения. На поселениях была распространена керамика, вырабатываемая на гончарном круге и явно продолжавшая местные провинциальноримские традиции. Немногочисленные бронзовые украшения являются византийско-дунайскими изделиями.»
Это значит, сохранилась провинциально-римская керамическая традиция, отраженная в серой керамике – изготовленной на медленном гончарном круге и обожженной при низких температурах. В прошлую эпоху она была равно характерна и для черняховской культуры, и для Сынтана-де-Муреш. На памятниках типа Этулии она тоже есть, но А. Гудкова о ней пишет так: «На этулийских поселениях нет признаков производства гончарной сероглиняной посуды. Очевидно, она изготовлена в античных ремесленных центрах и на поселения поступала в результате обмена. Преобладание в гончарной столовой посуде форм тирского происхождения указывает на устойчивые экономические связи с Тирой». Другими словами, в черняховскую (готскую) эпоху венеты изготавливали исключительно лепную керамику постзарубинецких традиций (именно она служит основанием для выделения памятников типа Этулии, наравне с полуземлянками и безурновыми кремациями). Серой кружальной керамикой их снабжали византийцы из-за Дуная (на каких условиях – гадать попусту не будем). Визиготы умели делать такую керамику сами, но их после 376 г. не стало. Отсюда вывод: или керамика стала исключительно привозной, или технологию ее изготовления освоили те, кто занял место (и социальную нишу) готов.

Когда к середине 6 в. оформляется культура Ипотешть-Кындешть-Чурел, ее характерной чертой, позволяющей отличать от пражской и пеньковской культур, становится обилие этой же серой керамики. При этом ее местное производство доказано. Но говорит ли это нам что-нибудь об этническом составе населения? Скорее, о сугубо местной, причерноморской традиции предпочтения такой керамики, привычка к которой выработалась в готское время. Готы ушли, а традиция осталась, перешла по эстафете к новым обитателям. Это косвенно указывает на то, что обитатели были не такими уж новыми, знакомыми с этой керамикой и раньше. Для выходцев из «нулевой» пражской и киевской культур, находившихся вне черняховского ареала и кружальной керамики не знавших, представить такую трансформацию сложно – потому для них эта керамика и нехарактерна. Но для тех, кто оставил памятники типов Этулии и Куропатники, это объясняется гораздо проще.

Если же убрать серую гончарную керамику, что остается от своеобразия ИКЧ? Лепная керамика или идентична пеньковской (в меньшей степени – пражско-корчакской), или вполне может быть объяснена развитием из общего с ними источника. Доминирующий тип жилища – те же полуземлянки, что и в этулии, и в праге, и в пеньковке. Наземные дома – для избранных, и при этом нет возможности установить, были это «приставленные аварами надзиратели» из чужаков или местная зарождающаяся элита. Обряд погребения – трудновообразимая для готов-ариан и нехарактерная для степных кочевников кремация. Кто мог быть носителем? Или фракийцы, само наличие которых здесь в предшествующую эпоху ничем не подтверждается, или потомки венетов. Третьего, по моему, не дано. Чтобы решить окончательно, не помешало бы прямое свидетельство современника. Только где ж его взять? Ах да, у Прокопия и Иордана!

Подвожу итог. Чуть более сложная, но внутренне непротиворечивая и согласующаяся со всем фактами концепция вполне возможна. Для этого надо лишь отказаться от отождествления склавинов с носителями пражской культуры и признать (наконец!) их тождество с носителями ИКЧ. При этом отказаться от бесплодных попыток вывести ее напрямую из праги, что избавляет от необходимости размахивать процентами пражских сосудов. Вместо этого искать ее истоки в памятниках типов Этулии и Куропатники, т.е. по большому счету – в черняховской культуре.

И получается, что в чем-то правы все: и украинцы, выводящие славян из типа Черепин — Теремцы (он же тип Куропатники), и представители «северной» школы, указывающие на невыводимость праги из черняховки. Отчасти прав даже автор ПВЛ: славяне таки сидели по Дунаю и оттуда «разидошася». Единственно, что основная масса носителей ИКЧ ушла на юг, за Дунай, дав начало южным славянам и их генетическому своеобразию. А носители пражской культуры (называли они себя венедами, дулебами или как-то еще, в данном случае непринципиально) им в этом лишь с аварской подачи аккомпанировали, в силу чего подхватили в процессе совместного грабежа Византии «скользящий этноним». А в основном они вернулись из дунайских походов и двинулись дальше на север, дав начало северным славянам и их столь же своеобразному генофонду.

По-моему, все сходится.
 
Вячеслав Носевич

Вячеслав Леонидович, при всем к Вам уважении, никак не могу с Вами согласиться ни в отношении склавинов, ни в отношении Ипотешть-Кындешть.

Еще раз повторю, что никто из ученых-специалистов, занимающихся Пражской культурой, отнюдь не закрывает глаза на то, что Вы называете «досадными мелочами». И не считает их «мелочами».

Но вся та картина, которую здесь так неустанно рисует читателям сайта дорвавшийся до безнаказанного троллинга И. П. Коломийцев, может казаться убедительной только человеку, который не влезал во всю эту проблематику глубоко. И у меня отчетливое ощущение, что поскольку на каждый коммент мой или другого критика И П. Коломийцев отвечает тремя своими, и при этом не стесняется попросту …повторять утверждения, которые уже наглядно были опровергнуты, то у многих читателей складывается попросту весьма превратное представление об этой «дискуссии». Попросту говоря, они как ни ткнутся на сайт, а тут Коломийцев.

И, в частности, я не уверен, что Вы все мои комменты читали.Во всяком случае, вот в этом (Алексей Романчук: 25.11.2015 в 17:00), я, во-первых, показал, что участие ПК в генезисе Ипотешть-Кындешть — никак нельзя сводить лишь к керамике. А по домостроительству — оно было даже массовым. Во-вторых, пражский элемент бесспорно проявляется в Ипотешть-Кындешть даже в керамике.

И вся эта картина вполне убедительно объясняется мэйнстримом как образование Ипотешть-Кындешть в результате синтеза: ПК плюс местный «провинциально-римский», или, если хотите, пост-черняховский, субстрат.

Что касается склавинов, то, извините, если брать всю сумму известных фактов, то она может быть объяснена лишь в том случае, если отождествлять их со всей ПК.
Хотите — верьте, хотите — нет, но это так.
 

Алексей, а я-то с вами согласен, как ни странно И с участием пражской культуры в сложении ИКЧ — тоже. И вы ведь не отрицаете, что есть в ней второй компонент, и именно он позволяет считать ее самостоятельным образованием. И провинциально-римская керамика там есть, в отличие от ПК. И компонент этот — черняховский, а никак не гето-дакийский. Просто трогательное единодушие.
Все дело — в оттенках. Для вас славяне — это ПК, а это заставляет трактовать ИКЧ как часть ПК, при этом все отличия становятся «мелочами». Я же предлагаю считать отличия, сам факт которых несомненен, достаточно значимым для того, чтобы рассматривать обе культуры как самостоятельные объекты. И при этом письменные свидетельства можно применять либо к обеим сразу, либо к одной. Вот я, поразмыслив, решил, что слова Иордана про венетов и склавинов относятся к обеим, а слова Прокопия про склавинов — к одной. И в чем такая постановка недопустима, мне непонятно. Если вам понятно — объясните.
А если она все же допустима, то остается совсем маленький вопрос — к каокй из двух культур слова Прокопия подходят лучше. У вас реакция на него слишком эмоциональная — возможно, потому, что напрашивающийся ответ принуждает отказаться от представлений, уже ставших привычными.
Но это, право, и вправду мелочь — по сравнению с мировой революцией  

Добрый вечер, Вячеслав Леонидович!
Только сейчас проверил почту и увидел оба Ваших комментария.
Отвечу разом.
Прежде всего, я конечно, вижу, что в главном наши позиции совпадают.
И это меня радует.
Что касается расхождений:
1 к началу 6 в. ПК очевидно занимает уже очень обширный ареал. Приведу здесь некоторые данные в дополнение к тем, которые привел в статье (http://генофонд.рф/?page_id=5728&cpage=1#comment-1737). Итак:
«Появление пражской керамики на севере Карпатской котловины датируетсяV в., а наличие заметного массива памятников ПК, во всяком случае на юго-западеСловакии, относится к ее фазе 1 (вторая половина V — первая половина VT в.; Fusek1994; Гавритухин 1997а; 2000а)» (Гавритухин 2009: 14).»… присутствия пражской керамики на некоторых лангобардских могильниках, так и ее наличия, в том числе весьма архаичных форм, за пределами контроля лангобардов — на северо-западе Балкан и у отрогов Восточных Альп (Русанова 1976: с. 188—189; Zgodnji slovanj 2002). Наконец, это объясняет отмеченный выше феномен Колькеда, который не единичен (Гавритухин 19976; 2002а).» (Гавритухин 2009: 14-15).
Насчет Колькеда, как и Гросспрюфенинга — в статье подробнее.
Далее, «Новые данные свидетельствуют о появлении славян у Юго-Восточных Альп не позднее, чем лангобарды продвинулись к югу от оз. Балатон (вероятно, 540-е гг.), а может быть, и раньше того, а в Верхнем Подунавье — не позднее середины или 2-й половины VI в.Это хорошо стыкуется с ранними (не позднее 1-й половины VI в.) датировками пражскойкультуры на территории Западной Словакии.Такие даты открывают новые перспективы и в понимании лангобардских могильниковна территории Венгрии (Сент-Эндре и др.), где известны сосуды, аналогии которым ха-рактерны для пражской культуры.» (Гавритухин 2015: 20).
Верховья Тисы, я специально подчеркивал в статье и давал отсылку к карте, в данном случае подразумевается очень обширный, в пределах Ц.- Юго-Восточной Европы, регион. На востоке он идет до Мезешских ворот в Трансильвании.
В Паннонии, на мой взгляд, явно носители ПК находились еще в 5 в. в качестве подчиненного лангобардам населения.
Что касается северо-запада ПК, т.е., Юго-Запада Балтики, то и там она появляется очень рано. Кстати, В. В. Седов (2003) обращал внимание на факт «бесспорных ранних славянских заимствований» в древнеанглийском — это, очевидно, должно было происходить до переселения англов и ютов.
Я не проверял, что там за заимствования, но если В. В. Седов не ошибся, то это хороший репер.
Так что, уже к началу 6 в. ПК занимала весьма обширный ареал.
Безусловно, что если в языковом отношении это было близкородственное население (и тем не менее, уже очевидно разделенное на диалекты — которые в целом, думаю, не равны более поздним позднепраславянским), то в этническом оно было не едино — существовало несколько группировок склавинов на тот момент времени.
То есть, под «вывеской» одной археологической культуры, ПК, «скрывались» более одного этноса и этнополитического образования. Которые, естественно, друг с другом находились в разное время в разных отношениях. Кто-то из них мог вступить в союз с лангобардами, а кто-то — с гепидами. Кто-то — с герулами.
2 Почему, на мой взгляд, мы не можем считать, что под ПК скрывались венеды, а не склавины?
Потому, что именно в Среднем Подунавье мы видим и словаков, и словенцев. Новгородские словене, на мой взгляд (Романчук 2014а), тоже в конечном итоге связаны с импульсом из Среднего Подунавья.
Этногенез же этих народов очевидно связан с продвижением на Средний Дунай именно носителей ПК — и притом, по всей видимости, с севера, через Моравские Ворота (что не отменяет и движения каких-то групп через Нижнее Подунавье).
3 Ипотешть-Кындешть, на мой взгляд, безусловно является частью ПК — что не мешает ей при этом быть и самостоятельной культурой (в составе ПК). Тут как догмат о Христе — нераздельно и неслиянно.
Надеюсь, я ответил на Ваши вопросы.

Алексей Романчук сказал(а): И вся эта картина вполне убедительно объясняется мэйнстримом как образование Ипотешть-Кындешть в результате синтеза: ПК плюс местный «провинциально-римский», или, если хотите, пост-черняховский, субстрат.

Алексей,
 
А Вы не могли бы кратко описать продвижение ПК к Дунаю с момента зарождения ПК на Припяти и до момента, когда население Олтении/Мунтении заговорило на славянском языке (насколько я понимаю Вашу версию — близком к общеславянскому на момент разделения на современные языки).
 
Прошу писать кратко, но информативно. Доказательства приводить не надо. Даты устроят самые приблизительные.
 
Предположу, что основные вехи на этом пути будут:
Припять, Волынь, Верхний Днестр, Прут-Сирет, Мунтения, Олтения.
 
Буквально по одной строке про каждый пункт. Примерный формат:
Прут-Сирет: пришли в 450. Застали «провинциально-римское» население. В 470 г. это население перешло на славянский язык.

Присоединяюсь к просьбе! Только очень прошу — показать это и на карте. Понимаю, что в сети множество карт, но все неправильные. Но на них можно отметить, что не так. И даты прямо на карту.

Тогда получится пространственно-временной континуум. А то без него так трудно невежественным генетикам следить за полетом гуманитарной мысли.

Всегда пожалуйста!
Правда, когда я начинаю слышать про «генетиков, не поспевающих за полетом гуманитарной мысли» :), или, наоборот, про «гуманитариев, которые» :), я всегда начинаю думать: это что было?
Но сначала, спасибо Елене Владимировне, Надежде Вячеславовне и программистам — вот ссылка на двано обещанные сканы: http://генофонд.рф/?page_id=5754
Что касается карт: сам точно ничего рисовать не буду — как уже говорил, по рисованию в школе была твердая тройка.
Но карта, и хорошая карта, есть в (Гавритухин 2009: 11). Так как раз и даты расписаны.
Даты можно сегодня, наверное, немного уточнить — но в целом, как отправная точка, думаю, это пойдет.
Что здесь бы я отметил:
1 и очень важное, я уже несколько раз на этом акцентировал внимание: к началу 5 (подчеркну!) века ПК уже занимала обширный ареал: «Уже давно в целом очерчен и признан специалистами круг ранних памятников ПК, известных на территории части Польши, в Полесье, Восточном Прикарпатье, относимых к ранней, или первой, фазе ПК и датированных V в. (Русанова 1978; Русанова, Тимощук 1984; Баран 1988; Parczewski 1988а; 1993; Гавритухин 1997а; 2000а; 2005; Вергей 1997; Вяргей 1999)» (Гавритухин 2009: 8).
Говоря о «начале 5 в.», мы должны понимать некоторую условность этой датировки. Возможности археологического датирования ограничены определенными пределами, для этой эпохи они таковы.
Лично я думаю, что эта дата будет в будущем понижаться, и процесс освоения ПК этого, первичного ареала, не будет выглядеть столь «одномоментным».
плюс, то, что я писал в комментарии к статье-обзору: освоение этого первичного ареала — это процесс инкопрорации близкородственных ПК групп, находившихся ранее в составе Черняховской и Пшеворской культур.
2 междуречье Прута-Сирета, ареал Ботошань-Костиша — не позднее конца 5 в. А, может, и ранее.
3 Ипотешть-Кындешть — начало 6 в. может, и чуть ранее, но оснований таких пока нет.
Что касается «перешли на славянскую речь к 470 году» — это, Шамиль, извините, но совершенно неправильное представление о процессе.
Речь может идти лишь о том, что субстратное население в ареале Ипотешть-Кындешть могло с этого момента (т.е., начала 6 в.) начать ассимилироваться.
Это в языковом отношении.
Но в этническом — с этого момента они воспринимались внешними наблюдателями как часть склавинов. Склавины распространили свой этноним и на них.
А через какое-то время (несколько поколений), у субстратного населения могло измениться и  этническое самосознание — т.е., они и сами себя начали считать склавинами.
Что могло не мешать им сохранять и прежнюю этническую идентичность — которая в таком случае становилась бы идентичностью боле низкого ранга.
Интересный и важный вопрос заключается здесь в том, могли ли какие-то группы до-славянского населения в ареале Ипотешть-Кындешть оказаться незатронутыми этим ассимиляционными процессами?
То что, такое не только возможно, но и нормально — факт очевидный и эмпирически наблюдаемый. я писал уже об этом в том же комменте, сейчас приведу еще примеров (ибо интересно ).
Механизм такого процесса тоже очевиден: в условиях архаичных обществ, с их натуральным хозяйством и сельской общиной (кровнородственой или соседской — разница есть, но здесь не будем обсуждать), два различных в языковом отношении коллектива могли обитать рядом — и не смешиваться, сохраняя и свою идентичность, и свой язык.
Именно этого, кстати, никак не может понять И. П. Коломийцев: что этим общинам, занятым самими собой, и мало заинтересованными в общении с внешним миром, было глубоко фиолетово :), на каком языке говорят авары, и какая в каганате лингва франка.
Им и эта лингва франка была без надобности: власть они видели раз в год, а может, и раз в десять лет. Купец, приезжающий извне, учил их язык — а не они его.
«Староста», посредник в отношениях с властью, ее язык знал — и этого было довольно.
Это не предположения — а эмпирически известные факты, хорошо фиксируемые этнографами.
Приведу здесь обещанные примеры.
Они из прекрасной работы Ю.В. Ивановой-Бучатской: PLATTES LAND: СИМВОЛЫ СЕВЕРНОЙ ГЕРМАНИИ (cлавяногерманский этнокультурный синтез в междуречье Эльбы и Одера). СанктПетербург: Наука, 2006.
Итак:
с. 39-40 -«в середине XIX в., издатель ежегодных «Обозрений мекленбургской истории и изучения древностей» Г.К.Ф. Лиш приводит сведения, согласно которым в местности, называемой Gabelheide или Jabelheide, еще в 1526 г. жили венды со своими языческими обычаями и славянским языком. При этом вышеупомянутую область Ябельхайде, или «землю Ябель», исследователь локализовал в пределах деревень Пихер, Куммер, Лоозен, Люббетин, Хогенвос, Тесвос, Филанк, Брезегуре, Люббендорф, Йезар, Ябель, Бенц, Фольцраде, Йессениц, Требсе, Рамме и Бельш. Лиш сделал заключение, что Ябельхайде является той областью Мекленбурга или даже всей Северной Германии, где дольше всего сохранялся славянский этнос. Годом позже Лиш провел исследования письменных источников и сообщений хронистов ХVI в., в частности Николауса Маршалка Тирия, в результате чего пришел к выводу, что в начале ХVI в., около 1521 г., в области Ябельхайде вендский язык еще не полностью вышел из употребления, а в 1514 г. упоминалась славянская одежда. .. Столь долгое сохранение остатков славянского этноса в западной области Мекленбурга Лиш объясняет относительной замкнутостью населения и отсутствием крупных городов и этнических контактов с соседними немцами [Lisch, 1836: 8]. … По сообщениям летописей из деревень Нижней Саксонии, после окончания Тридцатилетней войны вендский язык стал исчезать из обихода. Кроме кратких вокабуляриев и нескольких вариантов записи вендского «Отче наш», памятников на этом языке не сохранилось».
Обратим внимание: после Тридцатилетней войны! Т. е., в 17 веке, пятьсот лет спустя покорения. И это общество, уже на порядок более сложное, нежели варварские общества эпохи Великого переселения народов.
с. 41 — «в северонемецких городах в XII–XIV вв. ремесленники и представители других сфер деятельности предпочтение отдавали немецкому населению, а в XIV в. в городскихуставах появился специальный «Параграф о вендах» (Wendenparagraph), который запрещал переселение вендов из деревни в город, получение ими права гражданства, членство в ремесленных цехах и занятие ремеслами. Ярким примером служат записи, сделанные практически на каждой странице городской писцовой книги города Люхова (1680), в которых переселенцы из сельской местности клянутся, что они рождены немцами, а не вендами (Илл. 37). В сообщении об обычаях Вендланда по итогам визитации 1671 г. сообщалось, что «всем вендам запрещено в присутствии священника говорить повендски» [Wendischer Aberglaube, fol. 6a: 116].»
На этой же странице, в примечании: «Записи отдельных слов и связных текстов дравенополабского языка относятся к XVII – первой половине XVIII в. Наиболее ранним памятником дравенополабского языка считается текст «Отче наш» с комментариями Лейбница 1691 г., немногим позже появились однотипные вокабулярии Бортфельда, Домайера, некоего Анонима, а также список вокабул инспектора Люнебургского дворянского лицея Йоханнеса Фридриха Пфеффингера, который был опубликован И.Г. Экхартом под названием «Vocabularium Venedicum» в 1717 г. Самым полным и значительным источником считается «Vocabularium Venedicum» пастора Кристиана Хеннинга из Вустрова (начало XVIII в.), черновик которого ныне хранится в библиотеке университета г. Вроцлава (Бреслау), а отдельные экземпляры — в библиотеках Ганновера, Геттингена, Целле, Вольфенбютеля и Стокгольма. Последний из известных источников — текст «Отче наш», записанный от некоего «люнебурского венда» Самуэлем Буххольцем в 1753 г. [Olesch, 1992: 99–100]».
с. 41-42 — «Тем не менее на этом история славянства в Германии не закончилась. В земле Ганноверского Вендланда за Эльбой, непосредственно примыкающей к упомянутой области Ябельхайде, судя по имеющимся свидетельствам, славянский элемент сохранялся еще дольше — до первой четверти, а по некоторым данным, до конца ХVIII в. Например, известно, что еще в 1700х гг. в вендландских деревнях было принято отмечать праздники католического церковного календаря на языческий лад — в пьянстве и чревоугодии [Lange, 1998: 161]. Следующий значительный шаг в ограничении сферы употребления вендского языка в Вендланде — школьный устав Данненберга 1700го г., согласно которому, отныне учреждались школы в сельской местности, где в качестве обязательного предмета вводился немецкий язык. … Одним из последних вендландцев, для которых вендский язык был родным, считается знаменитый Йоханн Парум Шульце (1677–1740), деревенский старостасамоучка из деревни Зютен.Этот крестьянский интеллигент оставил ценнейшее наследие — «Хронику Вендланда деревенского старосты Йоханна Парума Шульце», написанную в первой половине XVIII в».
с. 46 — «Более того, Йоахиму Швебе удалось найти четверых пожилых людей в д. Зальдератцен, Шрайан и Кёлен, которые в середине 50х гг. ХХ в. в повседневной речи употребляли слова вендского языка для обозначения дикорастущих ягод. Так, земляника (нем. Erdbeer) называлась šaonaièi, šanaièi, а малина (нем. Himbeer) — mölaine, mulainte, или müleinten. Садовые культурные растения при этом обозначались немецкими словами».
Все эти факты, замечу, имеют высочайшее значение и для варяго-русской дискуссии, в связи с вопросом о достоверности и значимости мекленбургской устной традиции.
 

Уважаемый Шамиль,
не знаю, если Вы успели заметить мой ответ на Ваши вопросы — здесь все очень быстро меняется.
Поэтому, вот ссылка специально:
(Алексей Романчук: 29.11.2015 в 12:37).
Надеюсь, это то, что Вы хотели услышать.

Вячеславу Носевичу.
Уважаемый Вячеслав Леонидович! Я и до того Вас считал одним из самых прогрессивных историков постсоветского пространства, а теперь, после Вашего предыдущего поста, моё преклонение перед Вашим интеллектом и научной смелостью ещё более выросло.
Полностью согласен с Вашим выводом: «Надо лишь отказаться от отождествления склавинов с носителями пражской культуры и признать (наконец!) их тождество с носителями ИКЧ (Ипотешти-Кындешти-Чурел). При этом отказаться от бесплодных попыток вывести её напрямую из Праги, что избавляет от необходимости размахивать процентами пражской сосудов». 
 Слава Богу, хоть кто-то из историков видных современных историков согласился взглянуть правде в глаза и отказаться от принитивных схем славянского этногенеза, запущенных ещё чуть ли не во времена Нидерле! Ура, первый шаг сделан!
Согласие моё с Вашим основным (по крайней мере, для меня) выводом не означает, однако, что я не вижу мелких шероховатостей и неточностей в той картине, что нарисована Вами. Позвольте их Вам указать, отмечая, что в целом Вы, безусловно, правы.
Итак, что бы я поправил в Вашем тексте?
1. Не только румынские археологи, но и, в первую очередь, советские и российские ученые отрабатывали «госзаказ». Вы, собственно, приводите тому яркий пример из жизни белорусской исторической науки. Вся разница между нынешними румынскими учёными и отечественными специалистами в том, что румыны ныне, после падения Чаушеску, вольны занимать любые позиции. Среди них есть и такие как Станчу и такие как Теодор. Меж тем как российские учёные продолжают всем скопом идти в одном-единственном направлении, указанном ещё в партийные времена. Как выводили они всех славян с берегов Днепра, так и продолжают выводить. Вечная память академику Рыбакову!
2. Конструктивизм вовсе не опровергнут. Более того, данные геногеографии фактически ставят большой и жирный крест не на нём, а на миграционной теории происхождения славян. Возможно, Вы не заметили на этом сайте целый ряд статей Олега Павловича Балановского, вы вообще отчего-то его книги читаете не очень внимательно. Так вот. Исследования его коллектива доказывают — массовой миграции с территории к северо-востоку от Карпат (Западная Украина и Южная Белорусь) на Нижний Дунай (Валахия) и далее на Балканский полуостров НЕ БЫЛО. То есть, это не конструктивистская теория дала трещину, а идея о том, что славяне — один народ, прятавшийся в болотах Припяти, который затем распространился по всей Восточной Европе разлетелась на мелкие осколки. Мне странно, что Вы этого до сих пор не поняли.