Клуб исторических детективов Игоря коломийцева
МЕНЮ

На сайте создан новый раздел "Статьи" с материалами автора.
Игорь Коломийцев. В когтях Грифона
Игорь Коломийцев. Славяне: выход из тени
Игорь Коломийцев. Народ-невидимка. Обновленная версия
Игорь Коломийцев. Народ-невидимка

Игорь Коломийцев.   Народ-невидимка

Глава седьмая. Индейцы Европы

Они люди грубые, которые не осмеливаются показываться вне лесов и защищённых деревьями мест. Они даже не знали, что такое оружие, за исключением двух или трёх ланкадиев, то есть копий для метания.
 
  Иоанн Эфесский, епископ и писатель,
  "Церковная история", VI век нашей эры.

Увы, и здесь жаждущих узнать о громкой славе давних предков особо утешить нечем. Замечанию Прокопия о том, что славяне "идут на врагов пешими, со щитами и дротиками в руках", как нельзя лучше соответствует реплика Иордана о многочисленности "венетов", которые, тем не менее "достойны презрения из-за слабости их оружия".

Вообще-то, воины, вооружённые дротиками, а таковыми описывают ранних славянских витязей их соседи, у большинства племён нашей планеты появились очень давно, ещё в Каменном веке. И в древности они составляли весьма важную часть любой из армий мира. Из них формировали отряды легковооружённых воинов, которые традиционно начинали битву, осыпая врага своими метательными снарядами, а затем рассеиваясь и уступая дорогу тяжеловооружённым бойцам, основной ударной силе любого войска. Кроме метателей дротиков в качестве застрельщиков сражения использовали также лучников и пращников.

Сам дротик представлял собой хорошо сбалансированное по весу, небольшое (обычно до метра) копьё для метания. Чтобы попасть им в противника приходилось сближаться с последним на расстояние 20-25 метров, то есть подбираться к врагу много ближе, чем требовалось лучнику или пращнику. Но и ущерб от дротика бывал значительней. Даже если он просто застревал в щите врага, как случалось чаще всего, то существенно мешал ему пользоваться этим важным оборонительным приспособлением. Без помощи которого тяжеловооружённый воин в лобовом столкновении с противником оказывался весьма уязвим.

Главное же достоинство метателей дротиков заключалось в их способности мгновенно ретироваться с поля битвы. Не отягощенный доспехами воин успевал улизнуть прежде, чем вооружённый копьём гоплит или легионер с коротким мечом в руках мог приблизиться к нему и поразить своим смертоносным железом. Вот как, к примеру, описывает Фукидид трудности спартанского полководца и его отряда в бою с противником, в распоряжении которого были застрельщики, включая метателей дротиков: "Куда бы он не пошёл, враг всегда бы оставался у него за спиной, легко вооружённый и недосягаемый, поскольку его стрелы, метательные копья, пращи и камни действовали на значительном расстоянии. Вступить с ними в рукопашный бой было невозможно, потому что когда легковооружённые воины отступали, у них было преимущество в скорости".

Однако сами по себе застрельщики почти никогда не составляли самостоятельной армии, всюду из них формировали лишь вспомогательные войска. Наступать на организованного врага с луком, пращой или двумя-тремя дротиками в руках было бы сущим безумием, всё равно, что бросаться на танк с одной лишь саблей. Ибо когда снаряды иссякали, а происходило это спустя пять-десять минут с начала боя, такой ратник оставался полностью безоружным, а значит, искал спасения лишь в быстроте своих ног. То есть попросту драпал с поля битвы. Вооружённое только дротиками войско славян, таким образом, являло собой жалкое зрелище, не армию, а пародию на неё, которая ни наступать, ни обороняться толком не умела. Единственное на что была способна толпа метателей дротиков – нанести небольшой ущерб врагу и тут же броситься наутёк. Удивительно, как вообще могли вести какие-то военные кампании, тем более завоевательные, племена, не владеющие ни пиками, ни мечами, ни секирами, ни чеканами, словом, ничем из давно освоенного человечеством наступательного арсенала? Тем более что и о существовании защитных доспехов: панцирей, шлемов, поножей и прочего ранние славяне явно не подозревали. Усомниться в столь слабом комплексе вооружения предков невозможно. Ибо не только Прокопий, но и иные авторы описывают его практически теми же словами. Так Иоанн Эфесский, сирийский писатель VI века, подчёркивает в отношении славян: "Они люди грубые, которые не осмеливались показаться вне лесов или других защищённых деревьями мест. Они даже не знали, что такое оружие, за исключением двух или трёх ланкадиев, то есть копий для метания". Хуже вооружённых племён в ту эпоху в Европе просто не было. Армия метателей дротиков, с точки зрения военных стратегий середины первого тысячелетия нашей эры, не намного превосходила толпу абсолютно безоружных людей, схвативших для своей защиты первые попавшиеся под руки булыжники или деревянные дубины.


Наконечники славянских дротиковНаконечники славянских дротиков
Наконечники славянских дротиков

Любопытно, что подобная "слабость в оружии" у наших предков наблюдалась вплоть до конца VI столетия. Вот, как описывает арсенал славян византийский император Маврикий, правивший на рубеже веков: "Каждый воин вооружён у них двумя маленькими дротиками, а некоторые также щитами, прочными, но неподъёмными". Такая характеристика оборонительных приспособлений славян ещё более сбивает исследователей с толку. Ведь главным достоинством метателей дротиков во все времена считалась мобильность, а громадные, в человеческий рост, видимо, плетённые из лозы на манер корзин, явно тяжёлые щиты, несомненно, должны были мешать воинам быстро передвигаться. Получался какой-то нелепый и бестолковый гибрид – легковооружённый воин, ползающий по полю битвы на манер черепахи. Правда, Маврикий замечает у славян и другое оружие: "Пользуются они и деревянными луками с маленькими стрелами, смазанными специальным сильным ядом". Но принципиально положение от этого не менялось. Пешие лучники также относились к разряду застрельщиков. Они не могли самостоятельно вести бой, без опоры на тяжеловооружённых воинов. А таковых у ранних славян, видимо, вообще не водилось. Кроме того, луки славян были полностью деревянными, а использование в метательной конструкции только этого материала, само по себе, не позволяло стрелку поражать врага на значительном расстоянии. Скифы, гунны и прочие степные народы ещё с середины первого тысячелетия до нашей эры научились делать сложные луки, с использованием кусков дерева, роговых пластин, сухожилий животных и клея. Славянский лук на этом фоне кажется сплошным анахронизмом, наследием Каменного века, он посылал стрелы лишь на самые короткие дистанции. Слабая убойная сила не позволяла снарядам пробить не то что металлический, но даже кожаный доспех врага. К тому же у Маврикия специально подчёркивается, что стрелы по размеру малы, а чем они меньше, тем короче их полёт.

Славянское оружие, таким образом, напоминает то, с которым и в наши дни дикие индейские племена охотятся в непроходимых джунглях Амазонки. Чтобы добыть зверя в буйных зарослях южноамериканской сельвы не нужно дальнобойных приспособлений. Индеец бесшумно подкрадывается к оленю или тапиру практически на расстояние вытянутой руки и только тогда стреляет в жертву. Однако в битве с хорошо вооружённым противником охотничьи навыки не слишком помогают: враг не подпустит вплотную, его щиты и доспехи надежно прикрывают стройные ряды наступающих солдат. Тогда, чтобы усилить эффективность своих стрел, славяне стали использовать яд. Впрочем, воины той поры прекрасно знали, как от него защититься. Надо было лишь быстро обрезать рану по краям и прижечь поражённое место. Бесспорно, арсенал наших предков не мог впечатлить их соседей и только ещё раз подчёркивает общую, весьма плачевную картину глубокой отсталости славянских народов. Каким же образом воевали наши почти безоружные пращуры? Очевидно, происходило это примерно так, как описал император Маврикий в своём "Стратегиконе": "Будучи безначальны и враждуя друг с другом, они не признают военного строя и не умеют сражаться в открытом бою, поэтому и не решаются показаться на открытой и непересеченной местности. Если и случится им отважиться на бой, они с криком движутся все вместе (то есть – неорганизованной толпой) вперёд и, коль скоро противник испугается их крика и дрогнет, они решительно наступают. В противном случае, они сами обращаются в бегство, не спеша испытать силу врага в рукопашной схватке. Они бегут в леса, поскольку получают там большое преимущество, умея слаженно воевать в труднодоступных местах".

В принципе, стратегия наших прадедов в VI веке не слишком отличалась от той, которую применяли американские индейцы в борьбе с белыми переселенцами. Значительно уступая европейцам в вооружении и тактике ведения войны, аборигены Нового Света использовали свои сильные стороны: хорошее знание местности, умение маскироваться, почти полностью сливаясь с окружающей природой, личную ловкость и отвагу. Те же достоинства демонстрируют миру и наши предки. Ещё Прокопий обращает внимание на непревзойдённость славян в качестве разведчиков и диверсантов: "Велизарий хотел захватить живым кого-нибудь из знатных врагов. Валериан (командир одного из византийских отрядов) тотчас же вызвался осуществить его замысел: ведь среди его воинов есть люди из племени склавинов, а им не привыкать, спрятавшись за небольшим валуном или первым попавшимся кустом, хватать врага. Они постоянно проделывают такое как с ромеями, так и с другими варварами у реки Истр, где сами живут".

А Маврикий отмечает несколько важных тактических приёмов, бывших в ходу у наших пращуров: "Сражаться с неприятелем любят в местах труднодоступных, теснинах и вообще в закрытых… нередко бросают добычу, как бы из страха и уходят в леса, а затем, внезапно бросаясь оттуда, наносят большой урон тем, кто подойдет к добыче…" Поразился византийский император также уникальному умению славян использовать в качестве укрытия водоёмы: "Они особенно способны переправляться через реки. Потому что они дольше и лучше, чем остальные люди умеют держаться на воде и часто некоторые из них, застигнутые нечаянным вторжением в их владения, ложатся на дно реки навзничь и дышат, держа во рту длинные, специально для этого просверленные внутри камыши, концы которых выходят на поверхность воды; и это могут выдерживать долгое время, так что совершенно нельзя догадаться об их присутствии". Маврикию вполне можно верить во всех аспектах, касающихся ратного искусства. Его книга "Стратегикон" детально расписывала различные способы ведения войны, принятые у тех или иных народов. А славяне ко времени правления данного василевса становятся одним из главных врагов империи. Поэтому повелитель и полководец посвятил им отдельную главу, уравняв, тем самым, предков в правах с такими известными воителями, как авары, тюрки, персы или германцы. <

Впрочем, умный и наблюдательный, Маврикий примечает немало интересного и в других областях бытия окрестных варваров, часто делает тонкие и глубокие замечания по поводу того, что мы бы сегодня назвали "национальным характером". При этом византийский мыслитель старается быть предельно объективным. Хотя славяне и попортили ему немало крови, тем не менее, стратег охотно признал за нашими предками немало положительных качеств: "Племена склавинов и антов ведут одинаковый образ жизни, у них одни нравы, любят свободу и ни склонны к рабству, ни к повиновению, храбры, особенно в своей земле, выносливы – легко переносят холод и жару, недостаток в еде и пище. К чужестранцам благосклонны, усердно заботятся о них и провожают их из одного места в другое, куда те пожелают, здравыми и невредимыми, так, что если бы чужестранцу был причинён вред в хижине того, кто должен о нём заботиться, то на него нападёт сосед, вполне уверенный, что, мстя за чужестранца, совершает благочестивое дело. Взятые в плен у них не обращаются навсегда в рабство, как у других народов, но состоят в неволе только на определённый срок, а затем им предлагается на выбор: или, заплатив выкуп, вернуться на родину, или остаться  у них в качестве друзей и свободных людей… Женщины их целомудренны и очень любят своих мужей, так что в случае смерти последних ищут утешение в собственной смерти и добровольно убивают себя, не будучи в силах переносить одиночества".Между прочим, верность жён, доходящая до готовности взойти на погребальный костёр мужа, отмечалась далеко не у всех древних племён. Пожалуй, подобные традиции учёные чаще всего наблюдают у народов арийских. В Индии почти до наших дней сохранился обычай "сати", занесённый туда индоариями. Согласно его канонам вдова умерщвляет себя на похоронах супруга, и такое дикое самопожертвование распространяется даже на юных девочек, лишь сосватанных женихам, но не разделивших с ними постель. Впрочем, у славян, похоже, до подобных крайностей дело не доходило.

Однако всё тот же Маврикий обращает внимание и на не слишком привлекательные черты наших пращуров: "Вообще то они коварны (здесь – скорее в значении вероломны) и не держат своего слова относительно договоров; их легче держать в узде страхом, нежели подарками…" В описании славянских поселений, император, в основном, солидарен с Прокопием. Уклад жизни славян представляется ему довольно жалким: "Селятся в лесах или около рек, болот и озёр – вообще в местах труднодоступных. В своих жилищах устраивают много выходов на всякий случай. Всё необходимое прячут в землю и, скрывая всё лишнее, живут как воры". Правда, в его время достаток славян слегка подрос: "У них большое количество разнообразного скота и плодов земных, складываемых в кучи, в особенности проса и пшеницы". Непонятно, правда, отчего предки стремились собранный урожай "сложить в кучи", но вероятно, перед нами просто не точность перевода. Скорее всего, разумеются не груды зерна, лежащие под открытым небом, а ямы-кладовые, куда предки помещали различное добро, в том числе и продовольствие. Византийцы были поражены тем обстоятельством, что есть люди, которые, подобно сусликам или хомякам, прячут своё имущество в норы. Они не понимали, как можно, обладая некими вещами, в том числе золотыми изделиями и иными предметами роскоши, никогда ими не пользоваться в открытую, но держать всё под землёй. Они полагали, что так могут жить лишь воры и лесные разбойники. Ну и, конечно, славяне.

В общественном устройстве предков ничего не переменилось к рубежу веков. Они по-прежнему оставались убеждёнными анархистами и не желали подчиняться чьей-либо власти: "Так как между ними царят различные мнения, то они и не собираются вместе, а ежели соберутся, то решённое ими, тотчас же некоторыми нарушается, поскольку они враждебны друг другу и никто не хочет никому уступить… Среди них много царьков (rex) и нет меж ними согласия, не глупо некоторых из них привлечь на свою сторону речами или подарками… и убедить напасть на других, чтобы не все прониклись к нам враждой и не стали бы под власть единого вождя". На этом, собственно говоря, основные свидетельства византийцев о жизни ранних славян иссякают. Согласимся – совсем не густо для народа, завладевшего почти половиной Европы. Тем не менее, даже здесь пытливым умам есть, где развернуться. Уж очень необычным и глубоко противоречивым вышел портрет древнего славянина кисти византийско-германских летописцев. С одной стороны предок свободолюбив и благороден, с другой – жалок и нищ. "Храбрый в своей земле", он труслив и жесток на чужбине. Характер его, прямодушный и коварный одновременно, являл собой какую-то невообразимую смесь арийских нравов и гуннских обычаев. Выглядевшую столь же нелепо, как славянский воин – метатель дротиков с тяжёлым, трудно переносимым с места на место щитом в руках.

Вместе с тем, точные и глубокие наблюдения античных историков позволяют нам сделать кое-какие выводы о начальной среде обитания пращуров. Не секрет, что привычки народа, его образ жизни формируется в значительной степени окружающей природой. Племена, живущие в дремучих лесах, не походят на обитателей морских побережий, те и другие будут решительно отличаться от жителей степных просторов.<>"Географический ландшафт – замечает историк Лев Гумилёв, – воздействует на организмы принудительно, заставляя все особи варьировать в определённом направлении, насколько это допускает организация вида. Тундра, лес, степь, горы, водная среда, жизнь на островах – всё это накладывает особый отпечаток на организмы. Те виды, которые не в состоянии приспособиться, должны переселиться в другой географический ландшафт или – вымереть. Это положение равным образом относится к этносам, которые непосредственно и тесно связаны с природой через хозяйственную деятельность. Этнос приспосабливается к определённому ландшафту в момент своего сложения, а приспособившись, при переселении и расселении, ищет себе область, соответствующую его привычкам".Сказано почти гениально. В самом деле, когда мы видим каких-нибудь чукчей-оленеводов, то прекрасно сознаём, что все особенности их бытования, мельчайшие чёрточки национального характера сформировала бескрайняя тундра и тысячелетние кочёвки вслед за стадами северных оленей. Они привыкли жить маленькими стойбищами, в изоляции от сородичей и соседей, легко переносят пургу и холод, временное отсутствие пищи. Они не воинственны, напротив, пугливы – заснеженные просторы отучили данный народ воевать, да и зачем проливать кровь, когда можно просто сняться и умчаться вдаль от беспокойных и агрессивных чужаков.

Но если соответствие народа определённому географическому ландшафту является универсальным законом истории, как на том настаивают учёные, нельзя ли пойти от обратного – вычислить среду обитания предков, отталкиваясь от того образа, который засвидетельствовали писатели античного времени? Впрочем, давайте перенесёмся в уютную лондонскую гостиную и послушаем, о чём говорят хорошо знакомые нам собеседники.


<<Назад   Вперёд>>