– Думаю, вы слегка упрощаете общую картину, Уотсон. Дело в том, что гунны, по крайней мере в начале своей эпохи, сами не жили в тех невольничьих центрах, что возникли в эту пору на Востоке Европы. Именно данное обстоятельство и позволило отдельным археологам утверждать, что славяне с кочевниками никогда не пересекались. Всё дело в том, доктор, что Гуннская империя строилась по принципам Скифского царства. Господствующее племя кочевало отдельно от своих подданных. Грозные завоевателя не желали нисходить до таких мелочей, как непосредственное управление хозяйством. Они полагали лишь войну единственным достойным их занятием. Поэтому контролировали невольников подвластные царскому племени народы. У скифов – это были потомки побежденных киммерийцев, у соплеменников Аттилы – готы, гепиды, вандалы, сарматы и прочие. Держава кочевников по структуре напоминала трёхступенчатую пирамиду. Наверху – степные повелители. Абсолютные цари. Если хотите – владельцы плантаций. Ступенькой ниже – те воины, которых они победили. Готы, гепиды, сарматы, вандалы. В ряду наших ассоциаций можно считать их надсмотрщиками на этих плантациях. И в самом низу – безоружные земледельцы и ремесленники, подневольное население, плантационные рабы. Таким образом, гунны сами напрямую с последними не общались, но управляли массой подданных при помощи гото-аланской знати, поступившей к ним на службу. Могильники этих людей, наряду с пеньковскими и корчакскими древностями, археологи обнаруживают на территории антов и дулебов. В них покоятся князья и воины, погребённые по сарматским и германским обычаям. Что и позволило некоторым специалистам рассуждать о наличии здесь "варварских королевств". Конечно, прежняя элита, перешедшая на сторону кочевников, старалась во всём подражать своим новым повелителям. И одевалась они, как степняки, и схожим оружием пользовались, да и на гуннскую речь порой не прочь были перейти. Но парадокс заключается ещё и в том, что сами гунны, особенно в период Аттилы и его сыновей, уже практически не отличимы от германцев. Они носят одни и те же мечи, шлемы и украшения, пользуются типично германскими фибулами, у них единая мода с той варварской знатью, что им служит. И судя по впечатлениям византийского посла Приска Панийского, даже при дворе Аттилы наряду с гуннской звучала речь и его подданных. Как пишет дипломат: "Скифы, будучи сборищем разных народов, сверх своего языка варварского, охотно употребляют язык гуннов или готов или авсониев (латынь)". Вероятно, ситуация к Востоку от Карпат ненамного отличалась от того положения дел, что засвидетельствовал Приск для ставки степного императора. Вся разница, должно быть, заключалась в том, что с этой стороны Карпат меньше слышалась латынь, и больше – балтские наречия. Однако, звуки готского языка раздавались здесь не менее часто, чем гуннского, раз их без стеснения употребляли даже при дворе Аттилы.

– Если я вас правильно понял, Холмс, вы считаете, что правящие круги невольничьих центров Восточной Европы того времени изъяснялись не только по-гуннски, но и на родных наречиях, а по происхождению эти люди чаще всего были из германцев и сармат? Но тогда какая же речь звучала в тогдашней Скифии?

– В том-то и дело, Уотсон, что здесь происходило настоящее "вавилонское смешение" языков и народов. Если тут даже складывались отдельные пиджины, то они, безусловно, не могли походить друг на друга. Представьте, доктор, два разных "королевства". Одно, к примеру, на Волыни, другое – в районе Киева. В первом – основу подневольного населения составляют бывшие гепиды, слегка разбавленные вандалами с Вислы и лесными балтами с Севера, из района Припяти и зоны штриховиков. А надзирать над ними кочевники поставили остготского князя с его дружиной. Во втором случае – большинство невольников представляют собой венедов киевской культуры с некоторым добавлением вандалов и северных балтов. Но управлять этим центром поручили аланскому вождю с его всадниками. Есть ли хоть малейший шанс, что и там, и тут мог возникнуть одинаковый язык?

– Думаю, вряд ли...

– То-то и оно. Между тем, в недалёком будущем оба пятна сольются в единую праго-корчакскую культуру. В таких условиях пиджины, даже если они кое-где и возникали, тут же должны были умереть, уступив место привычным полноценным языкам. Вдобавок, пестрота этнической и языковой ситуации на Востоке Европы усугублялась ещё и тем обстоятельством, что гунны, опасаясь сепаратизма своих "надсмотрщиков", всё время перебрасывали их гарнизоны с места на место. Они попросту не давали варварским князькам нигде пустить глубокие корни. Сегодня он управляет "королевством" на Волыни, завтра занимается зачисткой лесной зоны в Поднепровье, потом перемещает подданных с Днепра за Карпаты, затем воюет под знамёнами Аттилы где-то на территории Галлии. Даже невольников кочевники порой перебрасывали вслед за собою на тысячи километров, с Северного Причерноморья в Среднее Подунавье и обратно. А уж варварские гарнизоны и того более – тасовали, как карточную колоду, практически непрерывно. После поражения у Недао большинство германских князьков, наверняка, перебежало на сторону победителей-гепидов. И гуннам пришлось срочно искать им замену. В это время они, вероятно, уже сами управляют невольниками, не доверяя посредникам. Так что это была чрезвычайно динамичная эпоха, Уотсон. Однако, "ахиллесова пята" вашей версии, друг мой, заключается отнюдь не в сложности тех языковых процессов, что протекали на территории Украины в гуннское время. Главная и неразрешимая проблема заключена в том, что славянская речь даже в принципе не могла возникнуть ни в качестве пиджина, ни в виде креольского языка. Это просто исключено.

– Но почему, Шерлок?

– По той очевидной причине, что славянский язык по своим конструктивным особенностям довольно сложен и не уступает в данных параметрах прочим индоевропейским наречиям. Причём часть речевых структур роднит славян с балтами. Из них отдельные находят соответствие в западнобалтских наречиях, например, в прусском, другие – в восточнобалтских: литовском и латышском. Однако, почти половина конструкций, имеющихся в славянской речи, начисто отсутствует в балтском мире, хотя есть у них отдельные индоевропейские аналоги. Поэтому и возникла версия, что славянский язык имеет гибридное происхождение. Гипотетически это выглядит следующим образом: народ, скажем, носитель южного лесного балтского языка, одинаково далёкого и от восточных и от западных родственников, оставил половину структур из родной речи, а другую взял из некого неустановленного пока индоевропейского наречия степного происхождения. При этом создатели нового диалекта ничуть не упрощали конструкции балтской речи, не ломали они и формы неизвестного нам языка. Для этого они должны были в совершенстве владеть обоими. Понимаете, доктор? Именно такой вариант лингвисты называют "смешанным языком", он же "mixed language". Это третье наречие, созданное из двух изначальных, и оно ничуть не проще любого из родительских. Mixed language вы не за что ни отличите от любого иного полноценного языка, особенно, если вам неизвестны его исходные компоненты. А речь креолов, как ни крути, навсегда останется лингвистическим "костылём", пусть даже основательно модернизированным. У креольских языков, не говоря уже о пиджинах, главными отличительными особенностями являются упрощённая грамматика, фонетика и орфография. И за основу там берётся речь господ, а не невольников. А у нас ситуация фифти-фифти. И никаких упрощений! Таким образом, доктор, всё что могло возникнуть внутри "варварских королевств" – это ломаный вариант гуннского языка или даже гунно-готского микса. Славянская речь отличается от подобного "костыля", как дворец князя от землянки бедняка. Даже если представить её в качестве "mixed language", всё равно приходится признать, что она никак не могла зародится в отношениях "раб-хозяин". Слишком сложно устроено для этого славянское наречие. Его создателями не были простые невольники.

– А кто же тогда, чёрт возьми, мог это всё сконструировать, пусть даже чисто теоретически?

– Некий народ, занимающий промежуточное положение между условными "повелителями" и "рабами". При этом балтский язык, который в данном случае выступает, как "низший", менее престижный, для этих людей был родным. То есть, по происхождению "творцы", несомненно, являлись именно лесными балтами, Уотсон. Но они в совершенстве знали и второй, "господский" язык. Что, само по себе, подразумевает их довольно высокий статус. Причём, в отличии от креолов, которые стремятся овладеть речью своих хозяев, но лишены такой возможности, эти гипотетические создатели нового диалекта, напротив, вполне осознанно хотели себя от носителей наиболее престижной речи каким-то образом отделить. Но и с бывшими соплеменниками разговаривать на одном языке они не желали. Поэтому и принялись конструировать новую речь из двух им хорошо знакомых.

– Холмс, но всё, что мы знаем о гуннской эпохе, свидетельствует в пользу того, что роль "надсмотрщиков" для грозных кочевников исполняла германская и, в меньшей степени, сарматская элита. Вряд ли бы она снизошла до изучения балтских наречий.

– В том то всё и дело, Уотсон. Я бы нисколько не удивился, друг мой, если бы в эту эпоху возник некий гото-гуннский гибрид. Но между лесными балтами и степными владыками лежала настоящая пропасть. В этом плане правы те археологи, которые полагают, что грозные гунны почти не пересекались с будущими славянами. В какой-то степени это соответствует действительности. Ведь те, кто вскоре назовёт себя славянами, не являлись невольниками кочевников напрямую. Им досталась участь ещё хуже. Они были рабами их рабов. В гуннскую эпоху они занимали самую низшую ступень социальной пирамиды. А значит, если новый язык и сложился из двух наречий, балтского и неизвестного индоевропейского, то произошло это явно в другое время и в ином месте. На роль одного из родителей славянской речи грозные кочевники совершенно не годятся. Их взаимоотношения с лесными балтами оставляют в этом плане желать лучшего. Для создания же того гибрида, о котором мы рассуждаем, требовалась принципиально иная ситуация и другое историческое мгновенье. Нам нужен кто-то лучше гуннов, в том смысле, что связи этого народа с будущими славянами должны быть гораздо теснее и ближе.