---

ПЕРОЗ И ГУРАНДОХТ. Книга 1. Горький вкус победы

Глава вторая (продолжение I)

Вечер. Погода располагала к тому, чтобы провести его на свежем воздухе. Полная луна, отражаясь от поверхности водной глади, плавно разливала свой мягкий свет по берегу озера, а зажжённые слугами факелы создавали чарующую завораживающую атмосферу.

Пероз и Вазген встали у кромки воды и, ответив гостям приветствием на приветствие, начали приём.

- Благодарю вас за ту высокую честь, которую Вы оказываете мне своим приёмом, - начал свою речь Нерсес. – Меня, как и всех нас опечалило известие о кончине Вашего отца – шаханшаха Эрана и Анэрана Йездигерда Второго. Выражаю свои самые искренние соболезнования и скорблю вместе с Вами. Это был великий государь и благороднейший муж.

Нерсес говорил искренне. Пероз не почувствовал фальши в его голосе и словах, но про себя отметил, что дипломат из Нерсеса никакой. Вроде де бы всё у него шло от души, но в то же время армянин не должен был столь лестно отзываться о покойном. Йездигерд Второй воевал с армянами. Ведь в сражении с армией Мушкана Нисалавурта погибли лучшие армянские воины во главе со спарапетом Варданом Мамиконяном, которого чтили как народного героя.

Пока Нерсес читал свой длинный монолог, Захария пристально смотрел на Вазгена. Они виделись второй раз в жизни. Как в первый раз, так и в этот, Захария не мог почувствовать его. Обычно он видел людей насквозь: их склад ума, характер, пристрастия, желания и крепость внутреннего стержня, но Вазгена своими маленькими бегающими глазками Захария просветить не мог. «Странно. Очень странно. По виду он типичный сюникский армянин, - рассуждал про себя Захария, пытаясь логикой понять то, что не могла прощупать его интуиция. – Но, судя по ленте на поясе, он зурванит. Да ещё какой! Чтобы армянин был зурванитом… Такого не может быть!. У персов и армян много одинаковых имён, но ни одного армянина по имени Вологез  встречать как-то не доводилось. Скорее всего, он гирканец, возможно, из рода Карен. Если так, то это весьма ценный молодой вельможа. Надо будет познакомиться с ним поближе». 

Зурванитская лента указывала не только на принадлежность к ордену, но и на происхождение. Жемчужина между двумя крылатыми змейками говорила о том, что данный член ордена – простолюдин. Это не считалось каким-то принижающим признаком. Например, у Михра-Нарсе, которого называли «всемогущим вечным временщиком», один из сыновей считался простолюдином. Его звали Мах-Гушнасп, и он носил титул «главы пастухов». Второй сын – Кардар, был «Главой воинов». А третий сын – Зурвандад (данный Зурваном) стал мобедан мобедом (первосвященником). Каждый из сыновей олицетворял одно из сословий. При этом ни один не считался выше другого.

Свиток с печатью между змейками означал принадлежность к писцам, а щит – к воинам. Если же между змейками был вышит кубок, то это говорило о том, что данный зурванит либо совершил военный подвиг, либо выполнил очень важное и опасное государственное поручение.

У Вазгена-Вологеза на ленте был кубок. Его отметили высшим знаком отличия за подписание мирного договора с эфталитами.  

- Благодарю тебя, Нерсес – дослушав  до конца армянского коммерсанта, выразил свою признательность Пероз. – Мне доводилось вести со своим отцом разговор о тебе, но, к сожалению, он не успел с тобой познакомиться и возвысить. Однако жизнь продолжается, и мне потребуется такой человек, как ты.

- Всегда буду рад Вам служить, - приложив руку к сердцу, заверил Нерсес.

- Ты и без того служишь Персии, доставляя очень нужный нам товар. Но, думаю, что за всё хорошее, что ты уже сделал и собираешься сделать, тебе полагается нечто большее, чем просто похвала.

Нерсес ещё раз приложил руку к сердцу и заверил Пероза, что сделает для него всё, что будет в его силах. А Пероз тем временем бросил быстрый взгляд на Захарию, и увидел, как у него заблестели глаза. И хотя Захария всячески старался скрыть свои эмоции, Пероз почувствовал, что старый еврей буквально засветился изнутри.  

- Нас всех постигло великое горе, – слегка опустив голову, запричитал Захария. – Я так опечалился, что даже не сразу поверил в то, что великого шаханшаха больше нет с нами. Но сколько мне будет суждено жить на Земле, столько я буду вспоминать о нём самыми добрыми словами.

- Есть время жить и приходит время умирать, - вздохнул Пероз. – Каждый из нас должен помнить о смерти и размышлять о том, что скрывается за её вратами.

- Уверен, что он легко пройдёт по золотому мосту Чинват к трону Ахурамазды, - выразил надежду о посмертной судьбе Йездигерда Захария, заодно продемонстрировав свои знания об учении Заратуштры.

- Уважаю тех, кто уважает нашу веру, - ответил взаимностью Пероз. – А мне всегда было интересно, как другие народы верят в своих богов. Почему одним их боги говорят одно, другим их боги говорят другое?

-  Все народы разные. Одной мерой их не рассудишь, - зацепился за плавно сменившуюся тему разговора Захария, зная, что Пероз любил поговорить о религии, и, стремясь угодить ему содержательной беседой.

- Вот скажи мне, Захария, почему евреи не приняли Христа? – спросил Пероз.

Захария широко улыбнулся и развёл руками.

- Да мыслимо ли, чтобы один еврей уверовал в божественность другого еврея?!

Пероз засмеялся и захлопал в ладоши. Вслед за ним начали посмеиваться и все остальные. Атмосфера скорби рассеялась, как дым от гаснущего костра.

- Но ведь он говорил, что его учение предназначено для погибших овец дома Израилева, - заметил Пероз.

- Он сам погибшая овца, - с некоторой иронией ответил Захария. – Да и в чём, собственно говоря, суть его учения? Яхве устами пророков объяснял, как должны жить евреи: что делать, от чего воздерживаться, как молиться, как вести дела. А Иисус не только никого ничему не научил, но даже ничего не удосужился написать. Что это за пророк такой? Ни читать, ни писать. Ел грязными руками и ещё огрызался, когда ему делали замечания по этому поводу.

Захария знал, что Пероз пренебрежительно относился к христианам, а потому постарался высказаться так, чтобы угодить ему.

Через некоторое время Пероз повернулся к Нерсесу и спросил:

- Скажи, Нерсес, а как армяне умудрились поверить в божественность еврея?

Столь неожиданный поворот разговора сбил Нерсеса с толка. Он слегка пожал плечами и ответил:

- Я купец, а не священник.

- Но ты же христианин и должен понимать в кого и во что веришь, - начал настаивать Пероз.

- Насколько я знаю, Иисус не был евреем и не мог им быть. Он жил среди евреев, проповедовал у них, но он был только богом и никак не человеком. Разве бог может быть евреем, греком или эфталитом?

- Однако почти весь остальной христианский мир считает его одновременно и богом, и человеком, - заметил Пероз.

Нерсес снова на короткое время растерялся и лихорадочно подбирал нужный ответ. Христианином он был лишь формально, потому что его причислили к таковым в силу того, что он родился в Армении. В кое-каких вопросах веры он более или менее разбирался, но не до такой степени, чтобы  вести разговор на такую тему.

Наконец, собравшись мыслями, Нерсес изрёк:

- Весь мир не прав, а армяне правы.

Раздался дружный хохот.

- ВЕСЬ МИР НЕ ПРАВ, А АРМЯНЕ ПРАВЫ! - подняв палец кверху, сквозь смех громко повторил Пероз. – ФРАЗА НА ВЕКА!!!  

Нерсесу самому стало смешно, но он понял, что его ответ понравился всем присутствовавшим.

- Вот за что я, Нерсес, ценю и тебя, и Захарию, так это за то, что вы вобрали в себя утончённую мудрость своих народов, - сделал комплименты купцам Пероз.- Как вы кратко и точно ответили на поставленные вопросы: еврей не может поверить в божественность другого еврея, а армянин не может быть не прав. Что же касается меня, то моё мнение таково:

Неужель человек стал барану подобен?

Иль душевным недугом он вдруг занемог?

До чего ж обанкротиться разум способен,

Чтобы в бога-еврея поверить он мог.

 

Может, ангелом света назначить албана?

Эфиопа божественным провозгласить?

Нет, пожалуй, поставлю кушана

И заставлю об землю поклон ему бить. 

 

Присутствовавшие разразились смехом.

- Вы так быстро сочиняете стихи? – обращаясь к Перозу, с удивлением и восторгом спросил Захария.

- Нет, - продолжая посмеиваться, признался шах кушан. – Сам я, конечно, тоже пишу стихи, но эти строки принадлежат не мне, а моему секретарю и оруженосцу Вологезу. Он не только отважный человек, но и один из лучших поэтов Ирана.

- Редкое сочетание личных качеств, - заметил Нерсес. – Я почему-то думал, что поэт не может быть воином или чиновником.

- Поэзия для меня – это, пожалуй, способ смотреть на мир, улавливая его гармонию, но никак не профессия, - сделав лёгкий поклон за комплимент, ответил Вазген.

И тут Захарию осенило:

- А не тот ли вы Вологез, который сочинил поэму «Сиди и молчи»? – спросил он.

- Тот самый - ответил за своего секретаря Пероз. 

- Вот уж не думал, что это сочинил столь молодой человек, - искренне изумился Захария. – Мне дважды доводилось смотреть поставленный по этой поэме спектакль, и, признаюсь, с удовольствием бы посмотрел и третий раз, а заодно купил бы рукопись. Очень жаль, что её не продают.

За четыре года до этого Вазген, сочинив поэму, решил выступить с ней на состязании поэтов, но его учитель Джаган порекомендовал ему не делать этого.

«Вы боитесь, что я проиграю или моё произведение не понравится кому-нибудь во дворце?» - спросил его Вазген.

«Совсем нет, - покачал головой преподаватель. – Я опасаюсь другого. Если ты победишь, то больше ничего не напишешь, а если победителем объявят другого, то обидишься. Видишь ли, по-настоящему великих поэтов обычно признают только после смерти. При жизни их не понимают, гонят или даже казнят. Чтобы творить, поэт должен страдать. Если он перестаёт страдать, то он перестаёт творить. В мире есть такие законы, которые мы не понимаем. Они нам кажутся несправедливыми, но на самом деле в них заложена такая мудрость, которую мы просто не в состоянии постичь. По крайней мере, сейчас. Если поэт при жизни заслужен, обласкан и осыпан золотом, то после смерти его обычно ждёт забвение. А если при жизни он не получил ничего, то после смерти у него есть шанс войти в вечность».

Вазген по совету учителя не принял участия в состязании поэтов, но отдал свои стихи труппе бродячих артистов, которые поставили спектакль и начали с успехом играть его во многих городах.

«СИДИ И МОЛЧИ»

Хочу я поведать сказанье одно

О том, что случилось когда-то давно.

И что поучительно будет для нас,

Далёких потомков, живущих сейчас.

 

Царь долго готовил могучую рать,

Чтоб недругов лютых войной покарать.

Стонал у границ беззащитный народ,

И трубы трубили военный поход.

 

Жрецы возносили мольбы к Небесам,

Сыны обращались к ушедшим отцам,

А старый придворный мудрец-звездочёт

Бессмертную славу предрёк и почёт.

 

Но кто поведёт этих витязей в бой?

Кто будет в походе том главный герой?

Кого убоится лихой супостат?

И тут обратился к царю младший брат:

 

Младший брат:

«О, брат, на коленях тебя я молю:

Назначь воеводой меня в том бою.

Я страстно молился великим богам,

И знаю: отпор дам жестокий врагам.

 

С великой победой вернусь я домой,

Коль витязей в бой поведу за собой.

Я храбрый и стойкий, ты знаешь меня,

Врагов, как косой покошу я с коня».

 

Царь:

«Ты храбрый и стойкий, но думай скромней,

У сильных всегда искуситель сильней.

Где кобра сквозь узкую щель проползёт,

Там тигр погибель в капкане найдёт.

 

А враг наш и тигр, и кобра и лис,

Он нам непременно готовит «сюрприз».

Ты знаешь, насколько хитёр супостат?

Не знаешь – не лезь, вот совет тебе, брат».

 

Младший брат:

«Я с честью и славой назад возвращусь.

Назначь воеводой, о, брат, Я КЛЯНУСЬ!»

 

Царь:

«Подумай сначала, потом уж клянись,

Хотя бы немного вокруг оглядись.

 

Здесь пять полководцев достойных стоят,

Что взглядом иного врага поразят,

И знают они, как хитёр супостат:

Едва ошибёшься – отправишься в ад.

 

Я всех их на службу отчизне призвал,

Врагов они били, и враг их бивал,

Не всё на войне предрешает булат,

Бесценен их опыт, о, храбрый мой брат».

 

Младший брат:

«Но зря ль я на поясе саблю ношу?

Расправлюсь с врагом ненавистным. Прошу.

Коль войско в поход поведёт царский брат,

Как сто тысяч струн зазвенит наш булат».

 

И царь полководцев тогда испросил

О брате, что с гордостью саблю носил:

Дорос ли он войско в походы водить,

Страну не отдать и врага покорить?

 

Первый полководец:

«Коль войском командует дерзкий юнец,

То ждёт это войско бесславный конец.

Погибель отчизне, погибель царю.

Я как на духу это всё говорю».

 

Второй полководец:

«О, царь, не по силам мне этот вопрос.

Не знаю я, право, дорос – не дорос.

Хулу я не сею, и од не пою,

Его я ни разу не видел в бою».

 

Третий полководец:

«У старости опыт, у младости пыл,

Вот если бы брат твой немного остыл…

Не верю, что в дом он с победой войдёт.

Кто ищет лишь славы, позор обретёт».

 

Четвёртый полководец:

«Бывало и так, что со свежим умом

Юнцы разносили и горы мечом.

С наскока, с налёта громили врага

И кровью его заливали луга».

 

Пятый полководец:

«А вот и настал мой черёд дать ответ.

Но чем я отвечу за данный совет?

И горе, и радость в сраженьях познав,

Признаюсь открыто: бываю не прав.

 

Дашь армию мне, поведу её в бой,

За всё отвечая своей головой.

Но как за другого сказать я могу,

Что он не уступит отчизну врагу?»

 

Царь:

«Кто армию может возглавить из вас?»

 

Первый полководец:

«Все можем. Любого назначь хоть сейчас».

 

Царь:

«А кто без сомненья врага разобьёт?»

 

Второй полководец:

«То ль мы разобьём, то ли он нас побьёт.

По-всякому может сложиться война.

Пока ситуация нам не ясна».

 

Третий полководец:

Врага мы по-разному можем стращать.

Сумеем – повергнем. Зачем обещать?

Уж лучше с победой вернуться домой,

Чем всех обнадёживать клятвой пустой».

 

Четвёртый полководец:

«Мы можем поклясться народу лишь в том,

Что будем достойно сражаться с врагом.

Кипит в наших жилах священная месть.

Мы верим, надеемся. Шанс у нас есть».

 

Пятый полководец:

«Стараться мы рады всегда и везде:

В горах и в долинах, в огне и воде.

Мы силы черпаем у древних богов,

Но есть свои боги у наших врагов.

 

И к ним обращается недруг с мольбой,

И с их именами бросается в бой.

И так же, как нам, ему хочется жить,

И головы наши у ног положить».

 

Надолго задумался праведный царь.

Такое нередко случалось и встарь.

Кого воеводой послать на Восток?

Достойные жаждут, но выбор жесток.

 

Царь:

«К утру я поведаю волю свою,

Кто войском командовать будет в бою.

И пусть предстоящая звёздная ночь

Сомненья и страхи мне даст превозмочь».

 

Царь долго ходил по палатам один.

Чужой разум гость, разум свой – господин.

А брат стал поддержки искать у вельмож,

Из тех, что по важным делам к царю вхож.

 

Чтоб славно идея отправилась в путь,

О ней нужно в царское ухо шепнуть,

И хором правителя в том убедить,

Что брат супостата сумеет разбить.

 

В верхах не бывает бесплатных услуг,

И ночью стучаться к царю недосуг.

Правитель едва ли проявит восторг,

И вот царедворцы устроили торг.

 

Главная придворная дама:

«Мне б дочь за царевича выдать к весне».

 

Хранитель государственной печати:

«Мне б сына пристроить поближе к казне».

 

Дворцовый комендант:

«А мне самому казначеем бы стать».

 

Главный интендант:

«А мне бы налоги с крестьян откупать».

 

Молодой вельможа:

«Мне б должность подольше свою сохранить».

 

Вельможа средних лет:

«А мне бы пожизненно в должности быть».

 

Пожилой вельможа:

«А мне б по наследству её передать».

 

Вельможа преклонного возраста:

«А мне б в новой жизни её занимать».

 

Первый царский советник:

«Мне б так, что хочу я и то ворочу».

 

Второй царский советник:

«А мне б, кто не мил – без суда к палачу».

 

И двор стал похож на разбойный вертеп:

«А мне бы…»

«А мне бы…»

«А мне бы…»

«А мне б…»

 

Вот так, собираясь в поход на врагов,

Набрал полководец полцарства долгов.

Как сетью вельможи его оплели

За право в их пользу сражаться вдали.

 

Однако ж, средь ночи свершились «торги»,

Не знали о том ни свои, ни враги.

Нельзя было честной затею признать,

Но, всё ж к государю отправилась знать.

 

Главная придворная дама:

«Умы  полководцев сомнений полны,

У брата ж решимость и доблесть видны».

 

Царь:

«Но где «Однозначно» - твердит молодой,

Там только «Возможно» - вздохнёт пожилой».

 

Хранитель государственной печати:

«Победа навек царский трон укрепит».

 

Царь:

«Зато от разгрома престол заскрипит,

А то и падёт, будь неладен тот час,

Коль с выбором выйдет ошибка сейчас».

 

Дворцовый комендант:

«Коль войско в поход поведёт царский брат,

То в панике будет бежать супостат».

 

Царь:

«Но что-то от нас он пока не бежит,

И вороном чёрным над царством кружит».

 

Главный интендант:

«У младшего брата военный талант,

Я лучший со склада отдам провиант».

 

Царь:

«А худший куда ты решил подевать?»

 

Главный интендант:

«Народу на праздник в подарок отдать».

 

Молодой вельможа:

«Нам всем возвестит о победе труба».

 

Царь:

«Но что-то другое мне шепчет судьба».

 

Вельможа средних лет:

«Да что же ещё она может шептать?»

 

Царь:

«Что дело и вовсе не так может стать?»

 

Пожилой вельможа:

«Я верю: нас ждёт грандиозный успех.

Нам пленных сюда приведут для потех».

 

Царь:

«А может не стоит гадать наперёд?

Едва загадаешь – фортуна соврёт». 

 

Вельможа преклонного возраста:

«Я старый служака, люблю свой народ»

 

Царь:

«Где злато и власть, там любой – патриот».

 

Вельможа преклонного возраста:

«Но я и без злата готов послужить».

 

Царь:

«Да ты что скопил, не успеешь прожить».

 

Вельможа преклонного возраста:

«И всё же послушай меня, государь:

Твой брат, как клопов изведёт эту тварь».

 

Царь:

«Пока что «клопы» нас изводят вконец.

Уж лучше помалкивай, старый мой льстец».

 

Первый царский советник:

«Твой брат разобьёт эту чёрную рать».

 

Царь:

«Цыплят ты по осени будешь считать».

 

Второй царский советник:

«И я вот скажу, государь, как и все…»

 

Царь:

«У нас в государстве все мыслят, «как все».

 

Царя убеждали вельможи всю ночь,

И только под утро ушли они прочь,

Поклявшись, что трону до смерти верны,

И думают только о благе страны.

 

Как часто бывало ещё с давних пор,

Судьбы тихий шёпот глушил громкий хор.

От лести попала душа в сладкий плен,

И разум растаял от гласа сирен.

 

Царь:

«Я брата назначу, - решил государь. –

Давай, брат родной, со всей силы ударь.

Коль полон решимости – ты и иди,

И в битве жестокой врага победи».

 

Вслед армии пел и рыдал весь народ:

«Царь брата послал! Будь прославлен их род!

Врагу непременно настанет конец!»

И с этим за стол сел придворный писец.

 

И начал писать про великий поход,

О том, как восславит героев народ,

О том, что так было и будет всегда,

И том, что ещё не свершилось тогда.

 

Как раньше бывало, и как будет впредь,

Ещё до охоты поделен медведь.

На рынке запродана шкура его,

И жёны доходы считают с того.

 

 

Вот месяц проходит, потом и другой,

Из дальнего края нет вести благой.

Но вот прискакал долгожданный гонец:

 

Гонец:

«У царского войска печальный конец.

 

Увы, не свершилась священная месть.

Позором и кровью запятнана честь.

Все лучшие воины в том пали бою,

Их души покой обретают в раю.

 

А худшие, словно разбойничий сброд

До нитки теперь обирают народ.

Иные и вовсе, как стаи зверей

За обе щеки уплетают людей.

 

Охоту на них объявили враги,

Чтоб с голоду всех не пожрали они.

Повсюду убийства, погромы, пожар».

 

Царь:

«О, боги, за что этот страшный удар?»

 

И карлик придворный ему говорит:

 

Карлик:

«Где боги заснули, там нечисть не спит.

Коль гордость тщеславье звала на обед,

То сварится суп из бесчисленных бед.

 

Мы долго ещё будем суп тот хлебать,

Из каждой крупинки червей выбирать.

И сотней проклятий, что шлёт нам народ,

Ещё отрыгнётся в душе тот поход».

 

Во гневе на карлика царь закричал:

 

Царь:

«Чего же ты раньше об этом молчал?»

 

Ответ будто громом царя поразил:

 

Карлик:

«Молчал,  так и ты ничего не спросил.

 

Что было, то было, того не вернёшь,

И старое заново не проживёшь.

Язык не держал за зубами твой брат.

Так в чём же придворный горбун виноват?

 

Мне, смертному в царское дело полезть»…

 

 Царь:

«Но очи слепит мне вельможная лесть.

Поддакнет один, да прогнётся другой,

И к голосу сердца правитель глухой.

 

Как двинется лести неистовый вал,

Так разум и тонет в потоке похвал.

Что нынче мы видим, то было и встарь:

Безумен и слеп меж вельмож государь».

 

Карлик:

«Интриги – наука, искусство возни,

Возглавить – «мы первые», сделать – ни-ни.

Полно при дворе государевых слуг.

Заслуженных много, не видно заслуг.

 

Тот златом осыпан и ходит в шелках,

Кто, дела не делая, был при делах.

Коль вышла победа – он первый герой,

А вышел разгром – то виновен другой».

 

Царь:

«Не тот страшен враг, что за морем грозит,

А тот, что у трона смиренно сидит.

И самая чёрная в царстве беда

От тех, кто мне в верности клялся вчера.

 

У нас, у друзей и врагов всё одно:

Где ангелы были, там бесов полно.

Туда, где за трапезой тигр лежал,

Тайком за объедками лезет шакал.

 

А гриф у шакала желает украсть,

И что-то воронам должно перепасть.

Хоть сколько рычи, они рядом снуют

И тигру спокойно поесть не дают».

 

Но тут в размышленья вмешался гонец

 

Гонец:

«Поверь мне, о, царь, я не лгун и не льстец.

В бою победил нас лихой супостат,

Но с недругом  храбро сражался твой брат.

 

Он многих врагов в том бою поразил,

Пока топором его враг не сразил.

Однако он выжил, но ранен, больной,

И вскоре со шрамом вернётся домой.

 

Царь:

«О нём беспокоиться нету причин,

А шрамы всегда украшали мужчин.

За храбрость медалью его награжу,

За полный разгром под арест посажу».

 

И вскоре брат младший вернулся домой,

Явившись с повинной к царю головой.

Со шрамом, без пальцев на правой руке,

Без шлема, без сабли, без лат. Налегке.

 

Брат младший у старшего брата спросил:

 

Младший брат:

«Кто в том виноват, что нас недруг разбил?

Был крепок и остр в руках наш булат,

Но всё же поверг нас в бою супостат.

 

Не ведал, что так был велик он числом

И ринется в наши ряды напролом,

Что лучшие воины в той сечи падут,

А худшие, бросив клинки, побегут».

 

По воинам погибшим брат старший скорбел,

И в гневе на младшего брата взревел:

 

Царь:

«Не ты ль дозволения в поход испросил?!

Не ты ли врага уничтожить грозил?!

 

Не ты ль обещал мне победу, о, брат?!

Теперь вопрошаешь: ну кто ж виноват?!

Как смеешь ты мне задавать сей вопрос?!

Кто сам напросился, с того и весь спрос».

 

Младший брат:

«Но я же усердно молился богам.

А боги послали в ответ стыд и срам.

Победу по звёздам предрёк звездочёт.

Неужто за всех них держать мне отчёт?»

 

Царь:

«За всех?! За себя самого хоть ответь.

Запомни, мой брат, ты отныне и впредь:

Уж лучше кинжалом себя заколи,

Но коль виноват, на других не вали.

 

Ещё же запомни навеки ты брат,

Что вместе с тобою и я виноват.

Безумно и слепо я верил в тебя,

А ты же подставил и всех, и меня.

 

Я сам теперь войско в поход поведу,

И в первых рядах среди храбрых паду,

А ты же в делах осторожнее будь,

Не знаешь врага, так не бей себя в грудь.

 

Покинули боги тебя в трудный час,

Чтоб снова проверить на прочность всех нас.

Нам недруги дали жестокий урок,

А Небо сказало: «Учти его впрок!»

 

Нам мудрость даётся тяжёлой ценой.

Мы часто не ведаем даже какой.

А чтоб не блуждали потомки в ночи,

На горьком примере ты их научи:

 

Пустой головой в дверь дворца не стучи,

И громче всех «Я» никогда не кричи.

Коль разум твой зверь – ты его приручи.

ТЕБЯ НЕ СПРОСИЛИ – СИДИ И МОЛЧИ!!!»

 

И новое войско собрал государь.

 

Царь:

«Держись, супостат, разобью тебя, тварь.

Наука твоя мной усвоена впрок,

Коль кровью в историю вписан урок»

 

Две армии в узком ущелье сошлись.

Ни вправо, ни влево нельзя разойтись.

С обеих сторон воины клятве верны,

Решимости много, но силы равны.

 

И вот поскакал к супостату гонец:

 

Гонец:

«Найдётся ль средь вас поединщик-боец?

От нас выйдет биться с врагом государь».

 

Вражеский правитель:

«Царя убивать может только лишь царь!

 

Коль вызов мне брошен, без страха приму,

И кожу с его головы я сниму,

Из черепа сделаю ковш для пиров

И буду пить кровь побеждённых врагов».

 

И оба правителя вышли на бой,

Рискуя за всё заплатить головой.

Обычай: та рать восвояси уйдёт,

Чей царь в поединке кровавом падёт.

 

Вражеский правитель:

«Оружием я выбираю топор.

Им будет навек охлаждён твой напор».

 

Царь:

«А я выбираю оружием мир.

Где двое дерутся, там третьему пир.

 

Друг друга погубим мы в этом бою.

Ты насмерть стоишь, и я насмерть стою.

Насколько разумно телами людей

Кормить вороньё и могильных червей?»

 

Но вражеский царь закрутил себе ус:

Вражеский правитель:

«Похоже не воин ты, баба и трус.

Меня как увидел, так сразу дрожишь».

 

Царь:

«Ты сильный, но глупость сейчас говоришь.

 

Коль хочешь сражаться, ну что ж, будет бой.

Не хочешь мириться и чёрт бы с тобой.

Раз так, выбираю оружием меч,

Пуста голова – так не грех и отсечь.

 

Возможно, ты мастер владеть топором,

Но больше, поверь, навоюешь умом».

 

Вражеский правитель:

«Не верю. Сначала ты меч обнажи.

Себя в поединке со мной покажи.

 

Народ помнит тех, кто бивал и был бит,

А тот, кто войну отвращал – позабыт.

Я славы хочу! Начинай! Что мы ждём?!

 

Царь:

«Что слава? Как сахарный трон под дожём».

И в схватке цари меж собою сошлись,

С утра и до ночи в ущелье дрались.

В крови на траву повалились без сил,

И мира правитель врага запросил.

 

Он понял: достойные оба сыны,

Стоять будут насмерть, но силы равны.

Погибели он предпочёл хрупкий мир.

Коль с равным дерёшься, то третьему - пир.

 

Вот так государи закончили спор,

Что каждый печатью скрепил договор.

И царь, возвращаясь домой на коне,

Велел высечь надпись на белой скале,

 

Чтоб днём было видно её и в ночи:

«ТЕБЯ НЕ СПРОСИЛИ – СИДИ И МОЛЧИ.

А ЕСЛИ СПРОСИЛИ – ТОГДА ДОЛОЖИ,

НО ТОЛЬКО ПО ДЕЛУ, БЕЗ ЗЛА И БЕЗ ЛЖИ».

 

Вот я и закончил сказанье одно

О людях, что жили когда-то давно.

И славу познали они и позор,

Но что изменилось, скажите, с тех пор?

Спектакль стал настолько популярен, что, в конце концов, его поставили в придворном театре и сыграли для шаханшаха. Правда, царя царей, на всякий случай, заверили, что на сцене будет рассказано о том, что случилось не только в незапамятные времена, но и в очень далёкой стране.  

Йездигерд же, посмотрев представление, посмеялся, поаплодировал и в шутку сказал: «Что ж, придётся уволить придворных историков. Они скрыли от меня, что давным-давно на другом конце света существовал ещё один Иран».