Игорь Коломийцев.   Славяне: выход из тени

Часть первая. Голодранцы против Империи

 

Глава первая. Загадочная простота

 

В самом сочетании двух слов: "славяне" и "загадка" уже притаился некий парадокс. В самом деле, что может быть проще жизни ранних славян? Свет не видывал других людей, столь же неприхотливых в быту и скромных по своим запросам. Жилищами им служили вырытые в грунте полуземлянки, площадью до десяти квадратных метров, где над поверхностью возвышались только бревенчатые крыши, сверху замаскированные дёрном. Вырезанные из материка лежанки и маленькие печурки, сложенные из камня или глины, были единственной обстановкой этих тёмных и тесных нор с множеством выходов, тщательно укрытых от посторонних глаз, как это принято у лесных хищников – лис или волков. Если прочие европейцы грелись возле открытого огня очагов и каминов, радуясь лучистой энергии живого пламени, то славяне обходились закрытой топкой, которая экономила дрова, но обрекала на существование в вечном полумраке подземных обиталищ.

Издревле все жители нашего континента носили плащи и накидки, скрепляя их края на плечах или на груди специальными застёжками-фибулами. Славяне обходились без этих приспособлений, а значит, их традиционные наряды были куда проще. Видимо, они ограничивались штанами и рубахами. Византийские летописцы, впрочем, беспристрастно свидетельствовали, что эти люди даже в битвы шли почти без одеяний, полуголыми, в одних лишь коротких портках, едва прикрывающих гениталии. Это был настолько странный наряд, что на него не могли ни обратить внимание современники. Никогда раньше обитатели цивилизованного Юга не сталкивались с племенем, так мало уделявшем внимание одежде, а, значит, привычным и к холоду, и к жаре, и к дождю со снегом.

Впрочем, такая же непритязательность сквозила и в отношении этих странных людей к домашней утвари. Пара грубых, кособоких, кое-как наспех вылепленных вручную и плохо обожженных горшков и простые плоские диски, используемые в качестве сковородок – вот весь ассортимент их кухонной и столовой посуды. В горшках пищу готовили – из них же и хлебали жидкое варево. Миски, кувшины, кубки и прочую керамику, давно известную остальным европейцам, этот странный народ полностью игнорировал, видимо, считая излишней роскошью. Впрочем, что там посуда – даже орудия труда у славян оказались самыми что ни на есть незатейливыми, если не сказать – примитивными. Железные вещи вообще были редкостью в их пределах, а те, что повстречались археологам, были выкованы, в основном, из крицы, то есть из металла-сырца такого низкого качества, что учёные на своём сленге часто зовут их за мягкость "пластилиновыми". Надо ли говорить, что у ранних славян почти не имелось ценностей или украшений, а те, что случайно попадали им в руки, тут же зарывались в землю в качестве кладов. "Живут, как воры" – так оценил их образ существования весьма наблюдательный византийский полководец и василевс Маврикий.

Простота, на грани с той, что, как известно, хуже воровства, проявилась и в боевых навыках славян. Их повадки в битвах с головой выдавали народ, не умеющий организованно сражаться. Стратегии всех народов древности, античности и раннего средневековья зиждились на одной непререкаемой установке – воин должен находится в строю, чтобы защищать не только себя, но и своих соратников. Только вместе, бок о бок, сомкнув стеной щиты, ощетинившись копьями, размахивая мечами или боевыми топорами, бойцы являли собой грозную силу, живой бастион, отражающий стрелы и метательные снаряды, о который неизбежно разбивался любой вражеский натиск. Но славяне даже и не пробовали воевать строем. Вместо этого они бросались в битву хаотичной, беспорядочной толпой, пытаясь громкими криками напугать противника. И если тот дрогнул и бросился наутёк, активно его преследовали, если же враг, напротив, оставался на месте, готовый к бою, то нападающие внезапно и без всякой команды оборачивались вспять и драпали с поля сражения, неся при этом большие потери. Эти горе-воины не знали никаких доспехов. Не было у них ни шлемов, ни панцирей, ни кольчуг, а щиты, вероятно, сколоченные из досок, были прочными, но неподъёмными, перемещать их было тяжело, при отступлении неизбежно приходилось бросать.

Да что там защитные средства – у этих людей даже наступательное оружие оказывается весьма относительным. Из всего известного человечеству на тот момент времени арсенала они освоили только дротики, то есть короткие метательные копья. В ближнем бою ими пользоваться несподручно, зато их наконечники просты в изготовлении, и металла уходит немного. Византийские историки писали, что вооружение славянского ратника, как правило, ограничивалось всего лишь двумя-тремя дротиками. Все ли из них метались издали во врагов, или последним славянский воин всё же пытался биться, сблизившись с противником – вопрос остаётся спорным даже среди специалистов по древним стратегиям. Ясно другое – на фоне остальных народов Европы славяне выглядели практически безоружными. Греческие полководцы до самого конца VI столетия упорно не признавали в них серьёзных противников, а видели лишь шайки приходящих с Севера разбойников, с которыми надлежит не воевать по настоящему, а просто догнать, предметно наказать и изъять всё награбленное.
 

Иногда мне кажется, что в лице славян Господь Бог специально замыслил создать самый простой в мире народ – ничего примитивней лепных горшков, коротких портков, нор-полуземлянок и дротиков в качестве наступательного оружия при всём желании вообразить невозможно. Как будто Всевышний решился на некий довольно жестокий эксперимент над одним несчастным племенем – последовательно и планомерно отобрал у него всё, без чего не представляют свою жизнь остальные люди: одежду, посуду, средства защиты и нападения, наземные дома с очагами, украшения и прочее. А далее наблюдал – сумеют ли выжить эти бедолаги, и как им это удастся сделать. И, каково же, наверное, было его удивление, когда он обнаружил, что те, кого он так сурово наказал, но только приспособились к обитанию в условиях абсолютной простоты, но и настолько бурно размножились, что заняли внушительную часть земной поверхности, стали значительной силой в Европе. И в этом, с моей точки зрения, и заключается главная научная загадка. Каким образом народ без оружия, люди, почти всего лишённые, вдруг принялись господствовать на огромных пространствах нашего континента? Как эти грабители и голодранцы, обнаруженные византийцами в VI веке на рубежах их могущественной империи, отсталые и нищие, презираемые своими соседями, внезапно смогли достичь вершин величия, завоевав почти половину Европы?

Некоторые могут подумать, что славянам просто повезло и они появились в самый подходящий исторический миг, когда на континенте у них не осталось серьёзных противников. На самом деле, это далеко не так. Склавины и анты, а именно эти племена учёные связывают с ранними славянами, объявились к северу от Дуная к середине VI столетия, когда расположенное к югу от этой реки восточно-римское государство только вступило в фазу своего подъёма. Иначе говоря, предкам пришлось столкнуться отнюдь не с дряхлеющей, а, напротив, с возвышающейся Византией.

Константинопольская держава не только сумела выжить в хаосе Великого переселения, но к этому периоду по праву оставалась в числе сильнейших государств мира. И такое положение дел далеко не случайно. Византийцы обладали удивительным и довольно редким для народов качеством, вероятно, передавшимся им по наследству от мудрых эллинов – они умели учиться у победителей. Этой похвальной гибкости оказались начисто лишены их западные собратья, вот почему некогда великий и всемогущий Рим пал под натиском варварских орд, а восточная часть выстроенной им империи устояла.

Жители берегов Босфора кропотливо подмечали малейшие достижения своих врагов и тут же брали их на вооружение. Вы не поверите, но византийцы даже у славян нашли чему поучиться. Например, организации засад и ложных отступлений, умению прятаться под водой. Они сочли, между прочим, что славянский дротик более сбалансирован по весу и удобен для метания, чем их собственный, и тут же приняли его на вооружение для молодых, неопытных солдат. Хотя, разумеется, куда больше достижений и новшеств они переняли у признанных воителей той эпохи: гуннов, готов и аланов. Можно сказать, что византийская армия в это время с римских образцов полностью перестроилась на варварский манер. Главной ударной силой отныне стала кавалерия. Ромейский всадник имел в своём распоряжении сложный гуннский лук и был обучен стрелять из него на скаку ничуть не хуже прирождённого кочевника. Пехота, основа римского могущества в предыдущую эпоху, оказалась задвинута на второстепенные роли. "Конный закованный в доспехи воин, вооружённый гуннским луком и пикой, становится главным героем полей сражений" – к такому выводу приходит российский историк Пётр Шувалов в книге с говорящим названием "Секрет армии Юстиниана".

А секрет этот был предельно прост – брать лучшее у своих врагов. Тем не менее, одного этого оказалось достаточно, чтобы обеспечить Византии почти на столетие невиданный подъём и возвращение лавров ведущей державы своего времени. В правление Юстиниана Великого, вступившего на престол в 527 году, Константинополь, по словам Шувалова, вернул себе "Африку вместе с Карфагеном, Италию вместе с Римом и Равенной, Далмацию, юг Испании и острова Сицилию, Сардинию, Корсику, Балеары. Западная граница империи теперь проходила не по центру Балканского полуострова, а по Альпам, Гвадалквивиру и Атласу. В предшествующее время армии империи терпели сокрушительные поражения и, по мнению некоторых, они даже исчезли, уступив место отрядам иноземных наёмников. Теперь же полководцами империи были одержаны блестящие победы, побеждены семь варварских королей и вождей и двое из них захвачены в плен. За два десятилетия Юстиниановой реконкисты (533-552 годы) империя восстановила свою власть над той территорией, для завоевания которой римскому государству потребовалось два столетия – от первой Самнитской до третьей Пунической войны". Казалось, ещё немного усилий и Юстиниану удастся сделать невероятное – в полном блеске восстановить былое величие Рима, пусть Вечный город и оказался теперь волей судеб перенесённым на берегах Босфорского пролива.

Если считать константинопольскую империю главным противником, ставшим на пути славян, то следует признать, что это был враг сильный, умный и очень опытный. Матёрый зверь, противостоять которому отважились не самые искушённые в военном деле и тем более в дипломатии племена. Всего важнее то, что Византия всегда извлекала уроки из прошлых ошибок. В гуннский период впервые за всю их историю римляне были отброшены от своих границ и утратили контроль над большей частью расположенных по течению Дуная защитных сооружений. Ныне империя не только сумела вернуться к берегам великой реки, но и восстановила знаменитый Лимес. Сверх того, его сделали ещё более неприступным. Вот что об этом пишет Прокопий Кесарийский: "Ещё в древние времена римские самодержцы, препятствуя переходу живущих в тех местах варваров через Дунай, заняли укреплениями весь берег этой реки, не только на правой её стороне, но во многих местах они выстроили городки и крепости также и на другом, левом её берегу. Но эти укрепления они выстроили не так, чтобы нельзя было к ним подойти, но лишь с тем, чтобы не оставить берег реки безлюдным. Искусство осады не было известно тамошним варварам. Многие из укреплений ограничивались одной только башней, людей же в них было мало. Этого достаточно было тогда для внушения страха варварским народам, так чтобы они удерживались от нападения на римские пределы. Но спустя некоторое время Аттила, напав с большим войском, уничтожил до основания эти укрепления и на большое пространство опустошил пределы Римской империи, ниоткого не встречая сопротивления. Император Юстиниан восстановил все эти разрушенные укрепления, но не в прежнем виде, а сделав их в виде сильных крепостей, и кроме того сам построил много новых. Этим он совершенно спас погибшую было уже безопасность римской державы".

Масштаб строительных работ на берегах Дуная в VI столетии едва ли уступал таковым в Древнем Китае, когда эта страна задумала отгородиться от северных варваров знаменитой Великой стеной. Да и в надёжности византийские укрепления немногим уступали гигантскому оборонительному сооружению Поднебесной – единственному рукотворному объекту на нашей планете, видимому из космоса невооружённым взглядом. Пётр Шувалов называет дунайский Лимес "грандиозной оборонительной системой, протянувшейся непрерывной цепью городов, крепостей и башен на расстоянии в 1100 километров на территории четырёх византийских провинций". Всего Юстиниан привёл в боеспособное положение или отстроил заново только на правом берегу Дуная не менее 80 крепостей, располагавшихся в пространстве от устья реки до впадения в неё Савы в районе нынешнего Белграда. Пять бастионов возникли на вражеском левом берегу, прикрывая подступы к наиболее удобным переправам.

Но это была только первая линия обороны. Вторая, в виде ещё одной цепи крепостей, шла по Балканскому хребту, делая непроходимыми горные перевалы. Был ещё и третий пояс укреплений. И, наконец, венчали эту сложную систему обороны из шестисот крепостей и башен так называемые Длинные стены, со времён императора Анастасия ограждавшие дальние подступы к Константинополю. При Юстиниане они были существенно укреплены и модернизированы. И вся эта грандиозная фортификация завершалась мощнейшими стенами самой византийской столицы, окружившими её ещё в период правления малолетнего Феодосия. По сути дела Империя представляла собой одну большую неприступную цитадель. Известный американский археолог румынского происхождения Флорин Курта полагает даже, что оборонительные усилия византийцев были явно излишни и намного превосходили степень существовавшей угрозы. Дескать, склавины и анты со своими жалкими дротиками, а также весьма малочисленные булгарские племена не заслуживали подобного внимания. Империю, по его мнению, погубил не натиск извне, серьёзно ослабший после ухода гуннов, а перенапряжение сил, рост налогов, опустошение казны и прочие неприятности, вызванные строительной активностью Юстиниана. Образно выражаясь, Византия рухнула под тяжестью собственных крепостей.

Российские историки, напротив, считают саму оборонительную активность Константинополя главным доказательством серьёзности той угрозы для Империи, что исходила от славян. Дескать, рачительные греки не стали бы зря выбрасывать на ветер миллионы золотых солидов, если бы не опасались наших предков. Правда, однако, заключается в том, что византийцы, наученные гуннским нашествием, строили свою Великую стену не для борьбы с конкретным народом, а на всякий случай – от любого возможного неприятеля, явится ли он с Севера, или из глубин Азии, будет ли жить на берегах Дуная, или вдали от него. Настрадавшись от свирепых кочевников, эти люди пытались обезопасить себя от всех потенциальных неприятностей. Послушайте, что думает по этому поводу всё тот же Прокопий: "Так, в Европе, стремясь свою деятельность согласовать с требованиями необходимости, он (Юстиниан) быстро совершил дела несказуемые и неописуемые. Были они достойны как соседства с рекой Истром, так и необходимости защищаться от нападающих из-за этой реки (на Империю) варваров. Жить по соседству с этой рекой досталось на долю племенам гуннов и готов; поднимаются (против нас) племена, живущие в пределах Тавриды и Скифии; а затем склавины, равно и другие племена, называть ли их савроматами-кочевниками или переселенцами, как называли эти племена самые древние писатели, равно как и всякое другое звероподобное племя, которому приходилось тут или пасти свои стада, или поселиться на постоянное жительство".

Как видим, главную угрозу безопасности своей державы византийский летописец усматривает в лице гуннов и готов, героев прошедших бурных кампаний, затем, во вторую очередь, им упомянуты племена "Тавриды и Скифии", то есть степного Крыма и Северного Причерноморья, где в его время обосновались кочевники-булгары, и уж только после этого, в числе третьеразрядных врагов указаны и склавины, наряду с народами, в именах которых писатель явно затрудняется. Если бы в этот момент кто-либо рассказал горделивым ромеям, что их тысячелетнее царство вскоре падёт, причём не от рук признанных воителей германцев или гуннов, а от скромных голодранцев с дротиками в руках – боюсь ничего, кроме взрывов оглушительного смеха такое заявление не вызвало бы. Но пройдёт всего пара сотен лет – сущий миг для матушки-Истории – и в тени могучих крепостей будут пасти стада и пахать землю потомки тех, кого византийцы пренебрежительно называли "склавинами". Но как смогли эти почти безоружные люди сокрушить одну из величайших в мире твердынь – византийский Лимес, воссозданный из небытия Юстинианом Великим? Как сумели они победить с головы до пят закованную в железо, самую передовую армию своего времени? Как удалось этим нищим варварам опрокинуть оборону сильнейшего государства той эпохи?

Справедливости ради надо отметить несколько моментов, сыгравших на руку пришельцам с Севера. Во-первых, монолитной и непробиваемой выглядела византийская оборонительная линия только от устья Дуная до впадения в него реки Савы, где в окрестностях нынешнего Белграда располагалась древняя крепость Сингидум и город с тем же названием. Западнее и южнее – на территории провинции Верхняя Мезия (нынешняя Южная Сербия) царил полный хаос. Эти земли только формально входили в состав Империи. Пришедшие в гуннское время варвары обитали тут вперемешку с коренным населением и выстроить здесь некое подобие дунайского Лимеса константинопольским василевсам никак не удавалось. Для этого им надо было расширить пределы своей державы и перенести её границу на берег Савы, а ещё лучше – Дравы. Но сделать это до поры до времени не выходило. Образно говоря, у дорогостоящей и непреступной византийской Стены имелся один небольшой изъян – её можно было обойти. Сделать это было лучше всего с Запада, через гористую Далмацию, преодолев которую, враги могли попасть в любую европейскую провинцию Империи. К отчаянию греков, заделать это зияющее отверстие в своих оборонительных порядках они пока не могли.

Кроме того, как известно, оборону держат не камни, а люди. Как не высоки и могучи стены, гораздо важнее те, кто их защищает. А население империи в это время заметно поредело. И не столько по причине набегов соседних варваров, сколь от необычной болезни, впервые поразившей византийцев на пятый год правления великого василевса. Историки назвали её "чумой Юстиниана". Возможно, зараза была подхвачена византийскими солдатами в Африке в ходе войны против Королевства вандалов. Особо мощная вспышка инфекции пришлась на 540 год. По подсчётам учёных в это время в Византии умирало до 5 тысяч человек ежедневно. Всего за время эпидемии население Империи уменьшилось вдвое. Долгое время учёным приходилось гадать, какой именно возбудитель нанёс столь страшный удар по державе Юстиниана. Последние исследования немецких микробиологов, сумевших выделить опасную бактерию с эмали зубов людей, массово погребённых на раннесредневековом кладбище в Баварии, доказывают, что это была та же самая "чёрной смерть", что в XIV веке выкосила более 60 миллионов европейцев – то есть бубонная чума, вызванная возбудителем Yersinia pestis.

Впрочем, давайте послушаем древних летописцев. Вот, что пишет по этому поводу продолжатель летописи Прокопия поэт и философ Агафий Миринейский: "В том же году с началом весны чума, которая никогда совершенно не прекращалась, снова обрушилась на город. Как я указал, в первый раз около пятого года правления Юстиниана она обрушилась на наш мир, потом часто перемещалась с одного места на другое и опустошая одни местности, другим давала как бы передышку. Теперь же опять возвратилась в Византию, как будто раньше чем-то обманутая и раньше времени ушедшая оттуда. Итак, умирали многие внезапно, как будто пораженные сильной апоплексией. Те же, кто был наиболее вынослив, не переживали пятого дня. Течение болезни имело много сходства с предшествующей эпидемией. Горячки с нарывами были продолжительные, а не однодневные. Они нисколько не ослаблялись и прекращались только со смертью того, кого они захватили. У некоторых не было ни лихорадочного жара, ни другого заболевания, но, занятые обычным делом, и дома, и на площадях, принуждаемые необходимостью, они падали и быстро становились бездыханными, как бы нерадиво относясь к смерти. И поражался всякий возраст без различия, а в особенности люди цветущего возраста и молодые, среди них больше всего мужчины". Как видим, в свой первый приход в Европу бубонная чума отчего-то специализировалась в первую очередь на молодых мужчинах. А это именно та часть общества, которая несёт на себе как тяготы военной службы, так и налоговое бремя. Мужское население многих городов и провинций уменьшилось более чем в вдвое. И, разумеется, это был серьёзнейший удар по обороноспособности державы.

Нельзя, однако, не отметить ещё один момент, связанный с личностью самого великого василевса. Так часто случается в истории, что один и тот же человек при восшествии на престол демонстрирует и ум, и силу, и дерзостную энергию, укрепляя и возвеличивая своё государство, но он же, через десяток-другой лет дряхлеет и превращается в главного врага своего царства, окружая себя мелочными и никчёмными людьми, льстецами и казнокрадами, не воспринимая того, что твориться в его стране, забыв о нуждах и чаяниях народа, о былом величии. Именно такая неприятная метаморфоза случилась и с Юстинианом Великим. Впрочем, дадим опять слово Агафию: "В действительности римские войска были уже не таковы, как при древних императорах, но сведенные к ничтожной части, далеко не соответствовали величине государства. Ибо все римское войско должно было насчитывать шестьсот сорок пять тысяч вооруженных людей, а в то время оно едва составляло сто пятьдесят тысяч и из них одни были размещены в Италии, другие в Ливии, третьи в Испании, некоторые у колхов, в Александрии и Фивах египетских. Небольшая часть была расположена и на границах персов. Там не было нужды в больших силах, благодаря договорам и прочно установленному перемирию. Так нерадением властей многочисленные войска были сведены к незначительному количеству.

Император раньше покорил всю Италию и Ливию, провел успешно эти величайшие войны и первый, так сказать, среди всех царствовавших в Византии показал себя не на словах, а на деле римским императором. Но эти и подобные деяния были совершены, когда он был еще молод и полон сил. А теперь, в конце своей жизни, уже и состарившись, он, казалось, отказался от трудов и предпочитал скорее сталкивать врагов между собою, смягчать их, если необходимо, подарками и таким образом их кое-как сдерживать, чем доверяться самому себе и постоянно подвергаться опасностям. Поэтому он легко переносил ликвидацию легионов, как будто в них в дальнейшем совершенно не было нужды. Это нерадение охватило и тех, которые занимали вторые должности в управлении государством, на обязанности которых лежало обложение подданных налогами и снабжение войска необходимым. Они часто открыто обманывали (воинов), часто выплачивали содержание гораздо позднее, чем должно. Затем, эти люди, искушенные в обманном по отношению к народу крючкотворстве, пересматривали списки и требовали обратно уже выплаченное. Честь и достоинство их заключались в том, чтобы возводить на воинов одно обвинение за другим и отнимать у них пропитание, и, как будто в приливе и отливе вод, то же количество, которое было доставлено воинам из податей, не знаю каким способом, выливалось обратно и возвращалось, откуда пришло. Так пренебрегали защитниками и борцами, и те, теснимые нуждой, покидали военное поприще, в котором были воспитаны, и расходились по разным местам, избирая другой образ жизни. Большая часть средств, предназначенных для войска, разбрасывалась бесчестным женщинам, возницам цирка и людям мало пригодным для полезных дел, но зато преданным удовольствиям, занимающимся с каким-то безумным усердием и дерзостью только внутренними смутами и цирковыми спорами и другим, еще более бесполезным, чем эти. А следствием этого было то, что вся Фракия и местности, прилегающие к столице, были лишены войск, беззащитны и поэтому были проходимы и легко доступны для варваров".

   Вперёд>>