Глава двадцать четвертая. Эхо Большого взрыва
Бывают идеи, которые в первом приближении кажутся не только разумными, но и единственно верными. Как можно усомниться в том, что у всех славянских племён был один исток? Ведь в раннем Средневековье славяне оказались рассеяны на такой огромной площади, что жители окраин этой необъятной зоны никоим образом не могли поддерживать друг с другом отношения. Обитатели южной части Балканского полуострова, наверняка, никогда даже не слышали о своих собратьях с берегов Эльбы или с Ильмень-озера. Тем не менее, все эти люди говорили на родственных наречиях. Значит, был загадочный этнос, который умудрился этот уникальный язык по столь гигантским пространствам распространить. А главный парадокс заключался в том, что ещё в предыдущую гото-гуннскую эпоху ни о каких славянах в Европе никто не слышал. Носитель всеобщей речи ровно ничем себя не проявил. И вдруг этот безвестный народ почти мгновенно повсеместно расселился. Только что его нигде не было – и вот он уже повсюду. Ничего подобного история человечества не знала.
Разумеется, исследователям очень хотелось разыскать корень этого таинственного этноса. Они мечтали найти то сравнительно небольшое племя изначальных славян, которое пронесло свою оригинальную речь сквозь кромешный мрак прошедших тысячелетий, чтобы затем сделать её достоянием огромного количества европейцев. Почему собственно небольшое? Потому, что значительный народ так или иначе должен был "засветиться" в европейских хрониках, а славяне вплоть до начала VI столетия летописцам знакомы не были. Кроме того, занимай наши герои внушительную территорию, они неизбежно бы оставили на ней свои топонимические следы. И прародина их легко бы отыскалась. Между тем, область с исключительно славянскими названиями, где не было бы иных отметин, на нашем континенте вообще не обнаружилась. А те славянские топонимы, что в конце концов нашлись, оказались явно позднего происхождения, периода широкой колонизации, и ничего не могли подсказать историкам относительно первоначального месторасположения загадочного племени.
Однако, у идеи "малого истока" имелась очевидная всем "ахиллесова пята". Небольшой народец не в состоянии долго сохранять в неприкосновенности свой оригинальный язык. Чаще всего, в ходе исторического процесса он бывает покорён более могущественными соседями, теряет независимость и без остатка поглощается сильнейшими конкурентами. Из этого правила есть лишь одно исключение. Племя, живущее в труднодоступной местности, фактически в изоляции, как показывает пример басков, обитавших в долинах Пиренеев, может сберечь особую речь в течение многих поколений. Но на Северо-востоке Европы таких естественных убежищ, как высокие горы, нет. Зато там расположено уникальное болотное царство. Когда слависты осознали данный факт, они первый раз уткнулись носом в трясины Припяти. Именно там призвали искать прародину предков чешские профессора начала XX века Ян Пейскер и Любор Нидерле. Затем, по прошествии некоторого времени, по тому же адресу отправил славистов мюнхенский археолог Йоахим Вернер. И, наконец, замечательные российские исследователи Дмитрий Мачинский и Марк Щукин, отчаявшись найти пращуров в иных местах, по третьему заходу завели научное сообщество всё в те же неизменные дебри.
Правда, Марк Борисович слегка осовременил теорию "малого народа – хранителя языка". Сознавая, что в его время рассказ о небольшом племени на Востоке Европы, которое два тысячелетия подряд, отбиваясь от всех, сохраняло особую речь, пронеся её, как знамя, сквозь эпохи скифов и сарматов, готов и гуннов, звучит как сказка для детей младшего школьного возраста, он выдвинул альтернативную версию возникновения славянского наречия. По мнению этого российского учёного, новый диалект мог образоваться на окраине балтского мира, отпочковавшись от этой языковой ветви. Под воздействием неких "кентумных элементов", занесённых в эти края бастарнами-зарубинцами, определённая часть балтов стала венедами – протославянами. Почётную миссию прародителя свежеиспечённого языка учёный при этом возлагал на киевскую культуру.
Разумеется, Марк Щукин сознавал слабые стороны своей теории. А их немало. Помимо прочего, основной ареал киевлян приходился на Подесенье – зону сплошной балтской топонимики. Кроме того, венеды-киевляне всё время интенсивно общались с окружавшим их почти со всех сторон сообществом лесных балтов. А новому языку трудно возникнуть в недрах старого мира. Именно поэтому особые надежды российские историки во главе со Щукиным возлагали на пропавший "правобережный вариант киевской культуры". По их мнению, одно венедское племя в какой-то момент времени оказалось оторванным от своих собратьев и заброшенным в глубину "белого пятна", каковым им виделось припятское Полесье. В ситуации некого "стресса" и в условиях почти полной изоляции, эти люди вполне могли, по догадкам ученых, создать принципиально новый язык. К тому же цепочка ранних славянских топонимов, обнаруженных Олегом Трубачёвым, протянулась невдалеке от южных берегов Припяти, почти соприкасаясь с зоной, где, по замыслам исследователей, венеды должны были окончательно превратиться в иной этнос. Всё указывало учёным мужам на то, что именно здесь, в этих пустынных и заболоченных краях, свершилось великое чудо рождения славян.
Выполняя указания мэтра, щукинские ученики послушно отправились в глухие дебри полесской "полосы взаимного страха", продолжая принимать её за некий замкнутый мир посреди бескрайних трясин. Не обращая внимание на попадающиеся здесь повсюду памятники восточных германцев, они упорно искали в регионе хоть что-то напоминающее ранних пражан. Наконец, собрали в кучу все разрозненные и разношерстные древности лесных племён с берегов Припяти и объявили их единственным славянским истоком. С точки зрения сподвижников Марка Борисовича круг замкнулся именно в Полесье. Здесь сошлись все следы. Имеются археологические древности, похожие на Прагу. Через бассейн Припяти проходит цепочка наиболее архаичных славянских топонимов, розысканных ещё академиком Трубачёвым. Да и сам регион, в силу своей замкнутости и изолированности, как нельзя лучше подходит в качестве места, где славяне могли "отпочковаться" от балтов, породив иной язык.
В первом приближении все эти аргументы кажутся весьма весомыми и убедительными. Однако, более пристальный взгляд тут же выявляет множество натяжек и нестыковок. Почему древние славянские гидронимы нашлись только к Югу от Припяти, причём, на приличном от неё расстоянии, в тех местах, что в это время были заняты гото-гепидами? Отчего их нет ни ближе к течению этой реки, ни, тем более, на другой её стороне? Ведь узкий Остров, где, якобы, скрывались ранние славяне, непосредственно лежал по обоим сторонам Припяти, не удаляясь от неё далеко. И как тогда быть с тем очевидным обстоятельством, что на левобережье данной реки нет ни единого архаичного славянского топонима? Недаром ещё лингвист Трубачёв категорически возражал против поисков "ареала славян к Северу от Припяти". Зато основная часть древностей, которые нам ныне продвигают в качестве "протопражских", лежат именно там, в зоне сплошной балтской топонимики. Получается парадоксальная ситуация: где есть археологические памятники – нет ни одного славянского названия, и, напротив, где имеются топонимы – отсутствуют древности. Полный тупик. К Югу от Припяти славянский язык никак не мог сложиться, потому что здесь повсюду господствовала готская речь, а к Северу – оттого что там лежал мир лесных балтов. И никакого значительного "зазора" меж ними в Полесье не обнаружено.
Да и вообще: из всех возможных районов планеты Земля, где пусть даже чисто гипотетически мог бы сложиться новый язык, припятские трясины стоят на самом последнем месте. В самом деле, ведь если поразмыслить: образование иного наречия не возможно без обширных, а главное очень интенсивных языковых контактов. А что мы наблюдаем в данном регионе? Три деревеньки, разбросанные в разных концах заболоченной равнины, между которыми вклинились поселения враждебных чужаков. И это в тех местах, где даже добраться из одного края в другой, по образному выражению Яна Пейскера, сложнее, чем с берегов Ладоги попасть к Чёрному морю. О каких контактах тут вообще можно вести речь?! И затем – для формирования "mixed language" нужны люди, знающие в совершенстве, практически как родные, два языка и мастерящие из них третий. А какими наречиями, кроме балтского, могли владеть угрюмые дикари, прячущиеся от всех в полесской "полосе взаимного страха"? Бастарнским с его "кентумными элементами"? Но с момента прихода зарубинцев в Поднепровье до периода попадания изгнанников в трясины Припяти прошло не менее трёх веков. Какой язык, если его не практикуют, мог сохраниться в течении столь длительного времени? Напротив, если им активно пользовались – где его топонимические следы? Куда более вероятно, с учётом реальной ситуации той эпохи, что в качестве второго языка Полесья мог выступить готский. Но славянская речь ничуть не похожа на балто-готский микс.
Однако, главная проблема сторонников полесской теории славянского этногенеза куда серьёзней, чем рыхлость археологического "ядра", несовпадение зон проживания "протопражан" с ареалом архаичной славянской топонимики или отсутствие подходящего второго родительского наречия. Поклонники этой версии никак не могут объяснить – почему сразу после усвоения нового языка скромные и доселе неприметные лесные балты внезапно превращаются в племя неких сверхчеловеков, подлинных титанов раннего Средневековья. Что за нежданное преображение случилось? Ведь речь – это не колдовское зелье, она не делает своего обладателя неуязвимым или бессмертным, не придаёт необыкновенную силу его мышцам, зоркость его глазам, чуткость ушам, не наделяет его другими феноменальными качествами. В военном плане нет ровно никакой разницы, на каком наречии изъясняется витязь, на балтском или на славянском. Отчего же с тех пор, как в глухих и гиблых краях предки славян обрели новый язык, они, в глазах историков, из обычных людей преобразуются в невероятных монстров?
Судите сами: начало V века застаёт ранних славян в болотах Припяти. Раньше они оттуда выползти не могли, поскольку уход значительной части германских племён приходится лишь на первое десятилетие этого века. Археолог Мишель Казанский ещё более конкретен, он пишет, что "основная масса остготов покидает территории современной Украины около 405 года". Однако, уже через, самое большее, двадцать лет полесские отшельники захватывают огромную страну – от Днепра в районе Киева до Винницы и Львова – всю Волынскую возвышенность с прилегающими землями. Великий подвиг для ничтожной кучки людей! Этого геройства им, впрочем, показалось недостаточно. Поскольку, как минимум, в середине того же столетия они должны были объявиться на Среднем Днестре, чтобы до конца века успеть "переварить" население данной далеко не маленькой "готской пробки". Легко справившись и с этим непростым делом, отважные завоеватели уже в начале следующего VI столетия захватывают Прикарпатье: Молдову и Валахию. Они обязаны заселить эти края до 512 года, дабы проходящие в это время транзитом на Север изгнанники-герулы могли засвидетельствовать присутствие здесь бесчисленных склавинских племён. К середине этого же века народу-монстру, видимо, покажутся тесными пределы Украины, Молдовы и Румынии и он поспешит переправиться через Дунай, дабы, как полагают некоторые учёные, положить начало широкой славянской колонизации Балканского полуострова. Параллельно потоку, хлынувшему на Юг, ещё большее цунами из всё того же эпицентра устремится на Запад, чтобы к началу VII века занять долины Вислы, Одера и Эльбы. Примерно в то же самое время ещё одна славянская волна перехлестнёт через Карпаты и заполнит собой территорию двух великих германских королевств: Гепидии и Лангобардии. Да, чуть не забыл. Практически тогда же другой поток из данного бурлящего котла должен будет наводнить всю северо-восточную зону: Поднепровье, Подесенье, Поочье, Верховья Волги, Подвинье и ещё более северные земли до Чудского и Ильменьского озёр включительно. Через пару столетий после получения неслабого энергетического заряда в виде новой речи победоносный этнос становится властителем половины нашего континента. По крайней мере, приблизительно так процесс расселения предков выглядит с точки зрения сторонников днепро-припятской теории славянского этногенеза. Из одного района – во все стороны сразу!
Чтобы поведать нам о том, как малочисленные болотные изгои смогли породить несметные толпы, занявшие почти всю Европу, приверженцы полесской прародины невольно вынуждены прибегать к терминологии физиков-ядерщиков. "Характер происхождения и распространения пражской традиции близко напоминает теорию Большого взрыва, приведшую к возникновению новой Вселенной" – ничуть не смущаясь, заявляет археолог Алексей Фурасьев. Действительно, чтобы горстка людей, прятавшаяся в пустынных местах на границах могущественного Готского царства, смогла за два столетия воспроизвести мириады славян и оккупировать полконтинента, необходимо, чтобы это племя размножалось со скоростью цепной реакции распада урана, в то время, как все их соседи просто вымирали, словно получившие избыточную дозу вызванного данным процессом облучения. Думаю, только с помощью некоторых законов термоядерной физики можно истолковывать те демографические явления, в реальности которых нас пробуют убедить отечественные историки. Поскольку даже зоологической науке подобные процессы неведомы. Тараканы и те размножаются медленней. Особенно, в условиях конкуренции с другими видами.
Давайте прикинем, хотя бы в приблизительном исчислении, как нашествие болотного племени выглядит в конкретных цифрах. До 375 года на просторах Восточной Европы проживало как минимум 11-12 миллионов человек. Из них на долю населения Готского царства приходилась львиная часть – не менее 10 миллионов. Это было сплочённое, высокоразвитое и хорошо организованное сообщество во главе с восточными германцами. Сложные узы родственных этнических связей, соединяли племена, жившие в самых разных краях империи Германариха: в Прибалтике и на Висле, на Волыни и в Карпатах, в Трансильвании и в Крыму, на Днепре и на Дунае. С ещё более отдалённых мест – из Скандинавии и Ютландии, с острова Готланд – приплывали на кораблях молодые отважные витязи, чтобы служить при дворе могучего восточноевропейского владыки.
Необъятные целинные просторы были вздыблены, подняты и облагорожены при помощи готского плуга. Отстроены тысячи посёлков. Блестящие технические достижения: ручные мельницы, собственное стекольное производство, прекрасная гончарная посуда и совершенные орудия труда соседствовали здесь с изящными украшениями и изобилием видов оружия. Полноводная река серебряных монет беспрестанно текла сюда из пределов Империи, в качестве платы за службу готских отрядов в рядах римской армии.
Рядом с этой передовой цивилизацией своего времени, в глухих днепровских лесах проживали отсталые племена балтов: киевляне, штриховики, днепро-двинцы, мощинцы. Сколько их там было? Учитывая невеликие возможности тех мест по прокорму населения, вряд ли последнего было здесь больше миллиона. Причём, как минимум половина из этого числа приходилась на долю южной окраины балтского мира – венедов киевской культуры, значительная часть которых к тому же успела попасть в зависимость от всё тех же германцев. В целом земледельцы Готского царства вели непрерывное наступление на земли своих лесных соседей, они корчевали леса, осушали болота, упорно продвигались всё дальше и дальше на Северо-восток. Исторически балтские племена были обречены на поглощение восточными германцами, как чуть раньше последними оказались ассимилированы народы Центральной Европы: кельты, лужицкие венеды с берегов Вислы, фракийцы Карпатских гор и прочие. Однако, до поры лесные обитатели держались. С германскими властителями Скифии их всё ещё разделяла неширокая "полоса отчуждения", с каждым годом теснее сжимавшаяся вокруг дебрей Верхнего Поднепровья, как веревка на шее приговорённого к повешению.
Сколько людей могло проживать в зоне "взаимного страха" на берегах Припяти, в том краю, где слависты упорно ищут прародину предков? Максимум – десять тысяч. Сто посёлков по сто человек в каждом. Замечу, что на сегодняшний день таковых найдено всего лишь три. Вообще, если бы деревень здесь оказалось существенно больше, их следы давно бы уже обнаружились, и тогда, вместо разговоров о "белом пятне", мы бы слышали речи археологов о плотно заселённом районе. А ведь этого нет и в помине. При этом надо иметь в виду, что люди, скрывавшиеся тут, несомненно, жили разобщённо. О том, как трудно в Полесье добраться из одного края в другой, мы уже неоднократно рассуждали. Меж тем, с южной стороны к берегам Припяти примыкала многонаселённая страна. На благодатных землях Волынской возвышенности, там, где вскорости возникнет корчакская культура – в бассейнах Западного Буга, Стыри, Горыни и Тетерева – в готское время проживало не меньше миллиона человек. Ещё большее количество народа, судя по плотности посёлков, обитало на Среднем Днестре, в области будущей "германской пробки".
И вот пробил час "икс" – свирепые кочевники вторглись в Северное Причерноморье и разрушили блистательное царство Германариха. Археологи фиксируют масштабную убыль его населения, тем самым подтверждая правоту горьких слов Прокопия Кесарийского: "Гунны, внезапно напав на живших на этих равнинах готов, многих из них перебили, остальных же обратили в бегство. Те, которые могли бежать от них, снявшись с этих мест с детьми и жёнами, покинули отеческие пределы". Должно быть, агрессоры не сразу сообразили, что таким образом они лишают себя будущих подданных, поскольку сотням тысяч, если не миллионам, мигрантов удалось свободно пересечь дунайскую границу. Там они вскорости взбунтовались против не слишком гостеприимных римлян, разбили под Адрианаполем императора Валента и его армию, после чего обрекли на хаос уже всю Европу. Наступило время бесправия и неопределённости. По образному выражению христианского писателя Евсея Иеронима "орды гуннов, летая туда и сюда на быстрых конях, всё наполняли резнёй и ужасом".
Однако, никакой хаос не может продолжаться вечно. Постепенно, в крови и страданиях из него произрастал новый порядок. Конечно, всё население такой многолюдной страны, как Готия, вряд ли могло быть полностью истреблено. Да и переместить его целиком в другие края нереально. И вот уже археолог Мишель Казанский, со слов Сергея Рассадина, обнаруживает "в волынском Полесье королевство остготов-гревтунгов", которое "продолжало функционировать и после гуннского нашествия". Вынесем пока за скобки вопрос вероятности появления в данную эпоху и в этом конкретном месте государственного образования, независимого от кочевников. Конечно, скорее – перед нами зачаток структуры, созданной гуннами для управления своими новыми подданными. Отметим, что подобных "королевств" на территории Восточной Европы в этот период возникло немало. Сгустки черняховских памятников той поры археологи фиксируют на Днепре в районе Киева, в низовьях этой реки, а также у истоков Сейма, на Среднем Днестре, в Молдове, в Валахии и в иных местах. Большинство их обозначено на карте археолога Мишеля Казанского.
Как видим, далеко не все обитатели Готского царства покинули эти края. Даже если в эти смутные времена уцелела лишь пятая часть прежних жителей, то "королевства" корчакской области – Волыни, верховьев Южного Буга и района Киева – сплотили под своим началом не менее двести тысяч человек. При этом, судя по могильникам, среди них было множество профессиональных воинов, вооружённых по готскому и гуннскому образцам. Так выглядела здешняя обстановка в начале V века, когда, по мысли ведущих российских историков, из болот Припяти вылезли будущие славяне.
Возникает невольный вопрос: каким образом десять тысяч полуголых, разобщённых и безоружных людей, лишённых воинских талантов и предводителей, смогли одолеть в открытом столкновении многократно превосходивших их по численности воинов "королевства остготов-гревтунгов"? Особенно, если учесть, что последние возглавлялись князьями в блестящих доспехах, с мечами, копьями и боевыми лошадьми. Их останки покоятся ныне в бесчисленных могилах Западной Украины. Историки-слависты очень часто любят рассуждать о "мирном освоении" славянами новых территорий. Дескать, они не завоёвывали разные страны, а просто приходили туда и там селились. Теоретически такая ситуация, конечно, возможна, но только по отношению к совершенно заброшенным местам. Хотя и у тех часто имелся хозяин, которому такое поведение незванных гостей могло прийтись не по нраву. Но готские земли, как мы уже установили, не были полностью покинуты прежним населением. Потому о мирном занятии данных областей говорить не приходится. Пришельцы должны были покорить более многочисленных аборигенов, либо сами без остатка поглощались последними. Разумеется, в последнем случае о припятском истоке славян не стоило даже заикаться.
Любопытно и другое: а куда в это время смотрели гунны? Основная часть их орд, по сведениям античных авторов, в начале V столетия кочевала в непосредственной близости от театра вероятных боевых действий – в Северном Причерноморье. Как они могли допустить, чтобы тех, кого они рассматривали, как своих подданных, завоевывали непонятные выходцы из северной глуши? Иордан рассказывает нам, что именно в данный период некий готский предводитель Винитарий, вероятно, возглавлявший схожее "королевство" на Среднем Днепре или на Сейме, тяготясь зависимостью от кочевников, хотел расширить свои владения и напал на антов. Кара последовала незамедлительно. Бунтарь был убит, его подданные приведены к подчинению. А рядом, буквально по соседству, припятские отшельники планомерно захватывают волынские земли, создают там огромное княжество, и гунны, выходит, абсолютно против этого не возражают? Что за абсурд?
Вообще, если полагаться на доводы отечественных историков, будущие славяне, как праго-корчакцы, так и пеньковцы, весь V век непрерывно наступают, занимая всё новые и новые земли бывшего Готского царства. Как же могло получиться, что наглые оккупанты остались незамеченными свирепыми кочевниками, держащими в страхе все прочие народы Европы? Российский историк Игорь Данилевский резонно озадачен: "Вторжение гуннов на территорию Европы обычно датируется 375 годом. Их появление вызвало массовые перемещения предыдущего "поколения" завоевателей в рамках всего региона формировавшейся средневековой европейской цивилизации. Гуннское нашествие еще раз перекроило этническую и политическую карту Европы. Представить, что славянские племена каким-то чудом оказались не затронутыми гуннским нашествием, просто невозможно". А между тем, эти никак "не затронутые гуннами" племена оказываются главными выгодоприобретателями от действий кочевников. Именно им отходит большая часть завоёванных теми территорий!
Несмотря на это, археологи продолжают упорно твердить, что славяне с гуннами в принципе не пересекались. Для них эти два народа, как параллельные реальности. Вроде и живут в одно время, по большому счёту в одном и том же регионе, но почему-то друг с другом нигде не сталкиваются. Гунны как будто не видят славян, а последние ведут себя так, словно грозных кочевников для них в природе не существует. Игорь Гавритухин докладывает: "Прямыми свидетельствами контактов с гуннами, если говорить о пражской культуре, мы не располагаем". Красота! Выползли, стало быть, славяне из своих болот, захватили благодатные готские земли, покорили многочисленные остатки прежнего населения, а растерянные степняки отрешенно наблюдали, как этот неведомый им народ спокойно присваивает себе плоды их великой победы.
Самое странное, что гунны вообще-то ревниво относились к любым попыткам бывших подданных державы Германариха выйти из под их власти. У нас есть масса свидетельств того, в каком приниженном положении по отношению к свирепым завоевателям оказались воинственные готы, мужественные гепиды и отважные сарматы, гораздо более сильные в военном отношении, значительные по численности и хорошо организованные племена Восточной Европы. Вот, что пишет по этому поводу английский историк Эдвард Томпсон: "Наши источники в один голос утверждают, что гунны относились к покорённым народам, как к рабам. Наследники Аттилы искали готов, как "ищут сбежавших рабов", и у нас имеется немало доказательств, что подобное отношение к покорённым народам передавалось из поколения в поколение".
Что ж, давайте попробуем хотя бы в общих чертах представить себе, что творилось на Востоке Европы с приходом гуннов. Сначала – полный хаос. Гунны, похоже сами не очень понимали, что им делать с населением того царства, которое им внезапно удалось сокрушить. Они вели себя, как грабители и убийцы, а не как разумные владыки, и на первом этапе вызвали массовый отток здешних обитателей. Много позже, уже в эпоху поздних гуннов, один из византийцев, пытаясь поссорить кочевников с их германским союзниками, так припоминал тем старые обиды: "Эти люди не заботятся о земледелии, но подобно волкам, нападают и захватывают принадлежащие готам запасы продовольствия, в результате чего готы остаются на положении рабов и сами испытывают нехватку продуктов". Похоже, дикие пришельцы не сразу сообразили, что они стали хозяевами огромной страны и на первых порах продолжали действовать как орды налётчиков, которым попала в руки ценная добыча. В результате население этих мест стало в панике разбегаться во все стороны: в леса, в горы, за Дунай, под защиту римских гарнизонов. Количество памятников на территории Готии в первом десятилетии V века уменьшается резко и в разы. Археолог Мишель Казанский констатирует: "Видимо, гуннский удар 375 года действительно был страшным, а миграция готов на территорию Империи к Югу от Дуная – очень значительной". Сами гунны в это время тоже не представляли собой единую державу, скорее это был союз диких орд, каждая из которых, благодаря общей победе, получила свою область проживания и свою часть готов, гепидов, вандалов и сарматов в качестве рабов. Как свидетельствуют летописи, данные племена, как и многие другие, покорно сражались под знамёнами гуннов во всех значительных битвах первой половины V века.
Но где проживали зависимые от кочевников народы? Видимо, как раз на территории тех самых "королевств", что обнаруживают археологи, больше просто негде. Кроме того, на Востоке Европы в целом наблюдается значительная перегруппировка населения, переброска его поближе к степям Северного Причерноморья. "Интересно отметить, – замечает Мишель Казанский – что в начале эпохи переселения народов происходит обезлюденье Центральной и Северной Польши, то есть зоны пшеворской культуры. Казимеж Годловский считал, что демографический спад к Северу от Карпат связан с уходом большой массы населения на Юг, под "протекцию" гуннов". Нечего сказать – хороша "протекция", в результате которой вандалов почти в полном составе заставили покинуть родную страну и двинуться в чужие края, где их селили, не спрашивая согласия, среди готов, сарматов и венедов!
Тогда же запустевают и верховья Днестра, а также берега Западного Буга. Большая часть прежнего населения Готской державы, включая тех, кто раньше жил на Одере, Висле или в Прибалтике, отныне оказывается размещена поближе к Северному Причерноморью. Сюда же гунны, помимо вандалов, гепидов, остготов и западных балтов, сгоняют обитателей таких отдалённых мест, как Северный Кавказ и его черноморское побережье. То, что такого рода переселение было не вполне добровольным, подтверждается появлением в этот период в лесах Поднепровья множества пшеворских, вельбарских, черняховских и западнобалтских вещей. Очевидно, их владельцы уходили глубоко в дебри, пытаясь укрыться в северной лесной глуши от ярости свирепых всадников. Беглецы проникали порой вплоть до верховьев Волги и ещё более отдалённых мест.
Но даже чащобы подчас не спасали этих несчастных от неволи. Поскольку гунны буквально охотились на всех, кого они считали своими беглыми рабами. Послушайте, что пишет о ситуации на Северо-востоке Европы Мишель Казанский: "Действительно, судя по археологическим данным в эпоху великого переселения народов в лесной зоне от Немана до Волги происходит резкое возрастание военной опасности. Возникает большое количество укреплённых городищ, на ряде из них зафиксированы слои пожаров. На некоторых, например, на Демидовке, Аукштадварисе, Аукуро-Калнасе отмечены бесспорные следы военных действий. Интересно, что на этих трёх городищах найдены нехарактерные для лесной зоны трёхлопастные наконечники стрел "гуннского типа". Одна стрела засела в костях человека, погребённого на могильнике Плинкайгалис". Конница кочевников проникает в такую глухомань, как Восточная Литва, Белоруссия, Смоленщина и Псковщина. Что они там искали, если не своих невольников? Соседская венедам мощинская культура попросту гибнет. И в её финальных слоях находят множество гуннских стрел. "Несмотря на то, что другие лесные цивилизации, возникшие ранее, в римское время, – пишет о событиях того периода Мишель Казанский – переживают эту перестройку, создаётся впечатление некого "стресса", охватившего значительные части территорий лесной зоны Восточной Европы". Как видим, нашествие гуннов затронуло даже куда более отдалённые края, чем Полесье, Волынь или Среднее Поднепровье. Неужели кочевники, рыская повсюду, стороной обходили пеньковско-корчаковские владения?
А к 434 году во главе гуннов становится великий и ужасный Аттила. Он устраняет своих конкурентов и оборачивается, по словам Иордана, "единственным в мире владыкой, которому подчинялась вся Скифия", то бишь, Восточная и Центральная Европа. Безграничная власть степного императора распространялась до Рейна на Западе, до берегов Балтики и каких-то "островов в Океане" на Севере, а на Востоке – до Волги, и, может быть даже, до Аральского моря. И только один народ нашего континента, если верить историкам, совсем не заметил прихода свирепых кочевников. Ибо только он оставался полностью независим от гуннов. Речь, конечно же, о ранних славянах. Правда, для того, чтобы продемонстрировать их самостоятельность в отношении Аттилы и его державы, учёным приходиться помещать этот народ на картах очень далеко к Северу, куда-то за истоки Западной Двины и Волги, поближе к Чудскому озеру. Только так, наверное, можно объяснить, отчего гунны расправились с большинством народов Готии, сожгли лесные городища балтских племён Верхнего Поднепровья, но никак не потревожили славян.
Но даже подобная маленькая "хитрость" не разрешает славяно-гуннскую проблему. Ведь корчакцы, колочинцы, пеньковцы на самом деле обитали не где-то там среди финнов, а располагались в самом сердце кочевой империи, на берегах Днепра и Днестра. Словом, ранние славяне не просто жили под самым носом у кочевников, но они нагло и систематически вырывали из пасти грозных хищников самые лакомые куски их добычи. Предки отобрали у кочевников наиболее благодатные земли непосредственно в центре их державы. И происходил этот передел владений не когда-нибудь, а в эпоху Аттилы. То есть, в период расцвета кочевой державы, её наивысшего подъёма. Великий степной император, выходит, флегматично взирал на то, как безоружные северные варвары рвут на части его царство. Удивительный всё-таки этот народ – гунны, с точки зрения археологов. Согнали население почти со всей Европы поближе к степям Северного Причерноморья, а затем безропотно отдали его славянам – "нате, владейте и повелевайте". Нам, дескать, не жалко. Ау, российские историки, именно так, по вашему, всё и было?
Замечу, что если германские и сарматские народы, обитавшие внутри Карпатской котловины и на Среднем Дунае, смогли освободились из тяжкого рабства сразу после поражения сыновей Аттилы в битве при Недао в 454 году, то племена, располагавшиеся к Востоку от Карпат должны были сосуществовать с кочевниками почти до последней четверти этого страшного века. Ибо по свидетельству Иордана, поздние гунны бежали не куда-нибудь, а именно на Днепр. Именно оттуда они продолжали совершать вылазки на Дунай, пытаясь вернуть себе власть над взбунтовавшимися тамошними германцами. До 469 года они вторгались даже на территорию Империи, хотя все эти попытки нельзя назвать удачными. Тем не менее, в регионе они явно оставались, причём, как один из действующих центров силы. И как же тогда должны были складываться их взаимоотношения с земледельцами украинской лесостепи? Неужели никак? Получается, вернулись свирепые степняки после поражения от гепидов к себе, в Северное Причерноморье, а тут уже всё славянами занято. Пеньковцы живут на днепровских равнинах, корчакцы на волынской возвышенности, ещё какие-то гото-дако-сармато-венеды на Среднем Днестре обитают. И все они, конечно же, абсолютно независимы. Приходилось бывшим владыкам Скифии аккуратно, бочком-бочком, меж ними размещаться, дабы случайно кого-либо не задеть. Ведь, как сказал Гавритухин: "Прямыми свидетельствами контактов с гуннами мы не располагаем". Вот так видят славяно-гуннские отношения отечественные историки. Точнее, в упор их не видят.