Игорь Коломийцев.   В когтях Грифона

Глава пятьдесят третья. Гаремная гипотеза Холмса

Славянский язык, с точки зрения специалистов, всегда выглядел весьма подозрительно. Бесспорно, он близок к балтским наречиям. Сходство настолько явное, что значительная часть лингвистов отстаивала идею балто-славянского единства. Предполагалось, что от индоевропейского древа оба языка отпочковались вместе, ещё в неделимом виде. При таком подходе воображаемых балто-славян представляли в качестве языкового сообщества. Грубо говоря, их видели одним народом на общей территории. Постепенно стали накапливаться различия. Поначалу этот процесс привёл к образованию двух диалектных зон. Затем дистанция между ними стала настолько внушительна, что диалекты обернулись отдельными, хотя и родственными языками. Впрочем, когда учёные с помощью лексико-статистических методов попытались вычислить срок расхождения их меж собой, получили дату, свидетельствующую о глубочайшей древности обоих наречий – тринадцать столетий до нашей эры. Выходило, что славяне и балты если и родственники, то чрезвычайно дальние. Их единые предки жили ещё в доисторические времена. Правда, всегда находились и те специалисты, что отрицали общий корень в принципе. Славянские и балтские языки они рассматривали вполне самостоятельными ветвями индоевропейского ствола. Что касается их сходства, его объясняли длительным обитанием двух народов по соседству. В результате, дескать, возник языковый союз, в рамках которого наречия влияли друг на друга. Обе точки зрения, как признающая балто-славянское единство, так и его отрицающая, тем не менее, переносят рождение славянского языка в далёкую тьму веков, по крайней мере, за тысячу с лишним лет до рождения Христа.

Историков, однако, такой подход не слишком устраивает. Дело в том, что в обоих случаях на топонимической карте должны были возникнуть сразу две области – одна с балтскими, другая со славянскими названиями географических объектов: рек, озёр, гор и тому подобного. Причём балтская прародина обнаружилась сразу. Древние балты занимали обширные пространства от побережья одноименного им моря до среднего течения Днепра, истоков Волги и долины Вислы. Огромная по размерам страна на Северо-востоке Европы. Зону древнейшей славянской топонимики планировали разыскать по соседству, но долгое время сделать это не удавалось, а когда, наконец, её нашли – никто в это открытие не поверил. Академик Олег Трубачёв раскопал самые ранние из славянских названий там, где увидеть их рассчитывали меньше всего – на берегах Дуная, внутри Карпатской котловины. Учёные сознавали, что занимать те места в античный период славяне никак не могли. В противном случае их бы знали летописцы и древние картографы, поскольку значительная часть той области, где проявились следы неуловимого племени, входила в состав могущественной Римской империи. Не говоря уже о том, что дунайская прародина славян оказалась отрезана непроходимыми горами от ареала балтов. Люди, жившие в тех краях, не могли контактировать со своими языковыми родственниками, обитавшими по другую сторону Карпатского хребта.

Учёные стали усердно искать выход из тупика. Им пришла в голову идея, что славяне – это не просто народ, постепенно разошедшийся с балтами или некогда составлявший с ними языковой союз, но та часть балтских плёмен, на которую воздействовали иноязычные чужаки. Видимо, предполагалось, что при таком способе сложения славянской речи процесс её возникновения мог значительно ускориться. Тогда, мол, не пришлось бы предъявлять область, где данный этнос прятался от всех тысячу лет. Принялись разыскивать виновника ускоренного славянского глоттогенеза. Поначалу грешили в этом плане на иранцев. К последним зачастую относили все степные индоевропейские племена – скифов, савроматов, сарматов, алан и так далее. Их считали ближайшими языковыми родственниками грозных арийских завоевателей, некогда покоривших Индию и Иран. Поскольку балтские племена в древности, как показывают топонимические отметины, распространялись аж до берегов Припяти и Десны, отчего бы не допустить, что южная часть данного сообщества регулярно подпадала под влияние кочевников? Версия представлялась вполне логичной, но ровно до тех пор, пока лингвисты не обнаружили, что иранской лексики в праславянском наречии на самом деле мало, существенно меньше, чем её находят в балтских языках. Некоторое "степное" присутствие ощущалось лишь в терминах, связанных с языческими ритуалами, а также в именах небесных покровителей. Чего явно недостаточно, чтобы признать славян иранизированными балтами.

Другое направление поискам задал белорусский лингвист Виктор Мартынов. Он высказал мнение, что на какую-то часть балтских племён повлияли не южные, а западные соседи. "Мы говорим здесь об италийско-кельтских фактах, а не италийских, учитывая особый характер наслоившегося языка, который не обязательно состоял в родстве с италийскими языками, но мог входить с ними в языковый союз. Возможно, таким языком был венедский или близкий к нему диалект" – заявил этот исследователь, провозглашая данное наслоение главной причиной того, что из балтов выделились славяне. Археологи на тот момент времени связывали с венедами памятники лужицкой культуры, занимавшей в XII-VI веках до нашей эры всю территорию современной Польши. Получалось, что в славян под воздействием центральноевропейских пришельцев превратилась та часть балтских племён, что некогда обитала в долине Вислы. При всех достоинствах имелись у этой теории свои слабые места. Лингвисты её не поддержали, поскольку не увидели значительного "западного" следа в праславянском языке.

Зато историкам идея "поворота в Европу" пришлась по душе. Какой-никакой, а выход из тупика. Марк Щукин допустил, что одним из прародителей славянской речи стали бастарны, их российский исследователь узрел в населении зарубинецкой культуры: "Существенную роль при этом могли сыграть потомки бастарнов, носителей неизвестного нам, несохранившегося языка, сходного, быть может, в равной степени и с кельтскими, и с германскими, принесшими в балто-славянскую среду тот кентумный элемент, который отличает балтские языки от славянских". Согласно данной версии, бастарнские пришельцы, выходцы из Силезии, будучи народом "между германцами и кельтами", существенно повлияли на балтов, и те стали славянами. Причём случилось это смешение наречий, со слов отечественного учёного, "сравнительно недавно, незадолго до появления древнерусских летописей". Последнее обстоятельство, вероятно, призвано было объяснить отсутствие зоны славянской топонимики на Востоке Европы.

В целом схема рождения славянской речи у Марка Щукина вышла довольно замысловатая. Что неудивительно, поскольку историку хотелось обойти разом все острые углы. Как известно, население зарубинецкой культуры пришло на Средний и Верхний Днепр во II веке до нашей эры, и господствовало там до II столетия эры нашей. Очевидно, что пришельцы либо вытеснили, либо подчинили себе лесные балтские племена. Однако, несмотря на внушительный срок, проведённый в Поднепровье зарубинцами, в здешних краях не обнаруживается "западноевропейской" топонимики, с корнями близкими к прагерманской или кельтской лексике. Поэтому автор оригинальной версии предположил, что слияние двух наречий случилось несколько позже – приблизительно в III веке нашей эры, когда часть местного населения оказалась отрезанной от своих собратьев в заболоченном Полесье, на топких берегах реки Припять. Каким образом "потомкам бастарнов" удалось в этом конкретном месте сохранить свой особый язык, если на основной территории Поднепровья, судя по исключительно балтским названиям рек и озёр, они им не пользовались, Щукин не объясняет. Причины и сам механизм образования из двух языков третьего, принципиально нового, историк тоже не раскрывает. Зато дальнейшие события, по мнению российского исследователя, развивались более чем стремительно. Едва обретя новую речь, болотные жители тут же выходят из своего убежища, покоряют окрестные племена, незамедлительно движутся на Дунай, и уже оттуда расселяются по всей Восточной Европе. Словно вместе с языком припятские отшельники получили волшебное зелье, позволяющее им одолевать своих соседей.

Следует признать, что лингвисты, в отличие от историков, щукинскую версию сложения славянского языка приняли довольно прохладно. Все эти смутные и путанные рассуждения про "славянского "сына", родившегося у "отца"- "балта", по их мнению, даже критиковать не имело никакого смысла, поскольку они в принципе не дотягивали до уровня научной гипотезы. Короче говоря, авторитетные языковеды идею бастарно-припятской прародины славян не поддержали. Более того, по мере дальнейшего изучения праславянского наречия специалистам становилось понятно, что серьёзное "кентумное" присутствие в нём не просматривается. В сравнении с балтскими языками речь славян тяготела не в сторону Запада, а скорее, в прямо противоположном направлении – на Восток, обнаруживая некоторый сдвиг к тем народам, что обитали на территории Великой степи, или некогда вышли из тамошних мест: индо-иранцам, грекам, хеттам, армянам.

Лексическая дистанция между европейскими языками. Схема составлена по работам К. Тищенко (1999) и T. Elms (2008)

Изыскания Хенрика Бирнбаума, с которыми мы ознакомились, создали для историков дополнительные сложности. Следовало учесть явные параллели между славянской и тохарской лексикой и, что самое невероятное, надлежало принять во внимание серьёзное "алтайское" влияние на фонетику и, отчасти, морфологию непостижимого праславянского Левиафана. По сути дела, американский лингвист указал, откуда именно пришёл тот степной народ, что мог воздействовать на балтов для превращения их в славян. Получалось, что нежданный "праотец" пожаловал с Востока Великой степи. Только там он имел возможность придать своей речи "дальневосточный" акцент, позже подаренный им славянам. По здравому размышлению, роль одного из прародителей славянского феномена идеально подходит лишь аварам. В отличие от гуннов или булгар, они действительно явились с территории Северо-западного Китая, где в течение тысячелетий вместе с монголоидами Забайкалья входили в хуннский союз племён. В его рамках мог возникнуть языковой союз, сблизивший индоевропейские и алтайские наречия. Открывались предпосылки для складывания уникального языка, чья лексика отдалённо походила бы на тохарскую и индо-иранскую, а особенности произношения и строения слов напоминали те, коими отличались дальневосточные аборигены.

Однако, признание аваров вторым, после балтов, родителем славян разрешает только малую часть научных затруднений. Проблема "кто" вроде бы снята. Но тогда возникает масса иных, не менее сложных вопросов. В первую очередь: "как", "где" ,"когда" и, главное, "почему". Действительно, каким образом аварские владыки смогли заставить некие балтские племена кардинально изменить своё наречие? Где и когда это произошло? Отчего новая речь так полюбилась обитателям Карпатской котловины, а затем и практически всем восточноевропейцам? Заметим, что исторические обстоятельства складываются как будто не в пользу аварской версии. Слишком стремительно пронеслись кочевники по землям к Северу от Черного моря, в пределах которых тогда можно было расслышать балтскую речь.

Судите сами: беглая орда объявилась на Кавказе в 558 году. Войну с антами, первыми европейскими земледельцами, встретившимися им по пути на Запад, пришельцы развязали не ранее 560 года. Но уже через шесть лет после того они захватывают в плен предводителя Австразии Сигиберта и получают для поселения территории на берегах Эльбы. Годом позже они в союзе с лангобардами громят Гепидское царство и приобретают в собственность Трансильванию. Весной 568 года, ввиду ухода союзников в Италию, им достаётся уже вся Карпатская котловина, куда они и переселяются. Что касается Поднепровья, то эта традиционная область обитания балтских племён, похоже, не слишком заинтересовала азиатских беглецов. По крайней мере, когда в 576 году в Крым вторгается тюркская армия, она не встречает в понтийских степях сопротивления со стороны аваров. И хотя тюрки уже вскоре после 581 года навсегда покидают Причерноморье, аварская власть здесь восстанавливается далеко не сразу. По сведениям византийских хроник, ещё в самом начале VII столетия анты чувствовали себя вполне самостоятельным народом. Они дерзнули выступить против придунайских склавинов, бывших в подданстве у Баяна. Иначе говоря, беглая орда прошла через днепровские края как яркая комета, на миг ослепив всех и опалив своим жаром окрестности, но тут же скрывшись за высокой стеной Карпатских гор.

Между тем, славянский язык никак не мог сложиться позже 602 года. Поскольку массовое нашествие аваров и подвластных им племён на Балканский полуостров укладывается в довольно узкий временной отрезок 602-650 годов. Только в данный период новое наречие могло быть разнесено по балканским землям. Отсюда рождение загадочного Левиафана следует отнести к той эпохе, когда авары стремительно перемещались на Запад, не слишком заботясь о том, чтобы сохранить за собой днепровские и днестровские просторы. Балтские племена вроде бы остались при этом на Востоке нашего континента. Тем не менее, их язык, смешавшись с аварским, вдруг стал самым популярным в степной Империи. Интересно, какой выход из подобного логического лабиринта предложат наши проводники? Как они объяснят невероятную скорость сложения праславянского наречия, а равно причины его невиданной востребованности? Давайте вернёмся в уютную гостиную и послушаем, о чём беседуют многоопытные сыщики.

– В любом расследовании, Холмс, нет ничего лучше, чем его завершение! Мне оно кажется наградой за упорные труды. Когда после долгих и порой мучительных поисков всё начинает складываться само собой, как по мановению волшебной палочки. Будто последние пазлы гигантской головоломки находят, наконец, своё законное место. Возьмите, к примеру, загадку славянского языка. Отталкиваясь от его удивительного единства, наблюдавшегося вплоть до IX века, мы с вами пришли к выводу, что сложилось это наречие внутри Аварского каганата. Иной площадки, где его носители могли тесно общаться друг с другом, поддерживая тем самым невероятную целостность праславянского Левиафана, в ту эпоху на территории Восточной Европы просто не было. Теперь же, изучив происхождение аваров, мы получили подтверждение своего предположения с совершенно неожиданной стороны. Выяснилось, что в речи славян лингвисты выявили лёгкий дальневосточный "акцент" при почти полном отсутствии тюрко-монгольской лексики. Всё указывает на то, что одним из славянских "отцов" стал народ индоевропейский, но с некими алтайскими чертами. Иных кандидатов на эту роль, кроме аваров, даже на горизонте не просматривается. Вроде бы все обстоятельства складываются в пользу вашей версии, Шерлок. Впрочем, остаётся одно последнее препятствие, которое, тем не менее, пока мне кажется непреодолимым. Всему виной невероятная стремительность рождения новой речи, если, конечно, понимать под праславянским языком некий балто-аварский микс. Ещё в начале 558 года никто на континенте не мог слышать далёких северокитайских кочевников, а к лету 602 от Рождества Христова праславянский Левиафан, возникший не без участия пришельцев, уже начал своё победное шествие по Балканам. Вы хотите уверить всех, что наречие наших героев сложилось за каких-то сорок лет, время жизни одного-двух поколений? Но это же просто нереально!

– Вас, доктор, радует окончание расследования? Мне же финал представляется самым скучным этапом этого увлекательного пути. Всё уже ясно, как божий день. Все детали и механизмы, наконец, идеально подошли друг другу, и логический маховик начинает работать с точностью швейцарских часов. Одно звено цепи тянет за собой следующее. Не замечать эту связь ухитряются лишь слепцы. Впрочем, большинство людей именно таковыми и является. На мою же долю, вместо решения сложных интеллектуальных задач, достаётся унылая миссия: тыкать носом незрячих в очевидное. Ощущаю себя старым школьным учителем, в тысячный раз доказывающим нерадивым ученикам, что дважды два – это четыре, и не может быть семь или десять. Мой дорогой друг, с тех самых пор, как мы с вами пришли к выводу, что праславянский язык распространился на европейском континенте благодаря структурам Аварского каганата, для меня в этом деле не стало загадок. Простейшая логическая цепь, прочная как якорный канат, используемый британским флотом, приводит к ответам на все интересующие нас вопросы. Звено номер один – это вывод о том, что невероятный разлёт славянского наречия по просторам нашего континента случился благодаря созданию здесь империи пришлых кочевников. Спрашивается: какой народ или какой социальный слой мог стать разносчиком новой речи внутри степной державы? Учитывая сложный состав населения Каганата, пестроту этнических групп, занимавших те или иные провинции внутри Карпатской котловины и за её пределами, нам ничего не остаётся как признать, что единственным объединяющим началом данного разношерстного сообщества являлись аварские "губернаторы". Они же "надсмотрщики", приставленные степняками контролировать подвластных им земледельцев и ремесленников. Это и есть второе звено нашей неразрывной логической цепи.

– Не спорю: те люди, которых кочевники отправляли присматривать за покорёнными племенами, представляются наилучшими кандидатами для того, чтобы разнести единое средство общения по широким просторам Восточной Европы. Но для того они сами должны быть одним народом, причём отличным от аваров. Меня тут смущает сразу несколько обстоятельств. Очевидно, что аварские "губернаторы" были довольно многочисленны. Их могилы попадаются практически на каждом кладбище любого из самых мелких поселений внутри Карпатской котловины. В совокупности, их, пожалуй, оказалось даже больше, чем самих аваров. Особенно, если мы согласимся с тем, что те же самые люди управляли зависимыми племенами и за пределами ядерной территории Каганата. Похоже, что у "надсмотрщиков" вскоре появится собственный оригинальный стиль украшений, прозванный археологами мартыновским. В таком случае их следы отлично видны не только в Котловине, но и на Балканах, на берегах Днепра и Десны, а ещё в Мазурском поозёрье и в иных местах. Количество самих "надзирателей" при подобном широчайшем охвате территорий должно исчисляться сотнями тысяч. Как только мы признаем их единым народом со своей уникальной речью, отличной от аварского языка, сразу возникает вопрос: что это за племя, где и когда оно было покорено пришельцами? Конечно, отталкиваясь от элементов материальной культуры, в этих людях можно было бы заподозрить потомков гепидов. По крайней мере, самое существенное влияние на их внешний облик оказали именно восточные германцы. Но если мы приписываем так называемым "губернаторам" распространение праславянского наречия, то корни этих людей однозначно надлежит искать к Востоку от Карпатских гор. Балтская основа Левиафана непременно приведёт нас в Поднепровье. Однако, на этом пути возникает проблема, огромная и непроходимая как пропасть. Накануне появления аваров те края занимали скромные "горшечные" племена: дулебы Волыни, хорваты Прикарпатья, анты украинской Лесостепи и северы Подесенья. Ни один из тамошних народов и близко не походит на будущих аварских подручных. Кроме того, все они остались на своих местах, когда кочевники удалились внутрь Карпатской котловины. Откуда же тогда возникли сотни тысяч "надсмотрщиков" за покорёнными племенами, украшавших себя и своих жён гепидскими пальчатыми фибулами, но говоривших при этом на ломанном балтском наречии? Что за странные "балты" всплыли в ближайшем окружении аваров?

– Знаете, Уотсон, детскую игру "холодно-горячо"? Так вот, вы остановились прямо напротив непосредственной отгадки. Она буквально жжёт вам руки. Чтобы прикоснутся к ней вам не хватило одного маленького шажка. Действительно, сложись славянский язык у аборигенов Котловины, он не показал бы близость к балтским наречиям. Ибо самыми распространёнными средствами общения на берегах Среднего Дуная в предыдущую эпоху были западногерманские языки, особенно, лангобардский, восточногерманские, в частности, гепидский, и, конечно же, грубая провинциальная латынь. Балтская речь до появления аваров здесь вообще не звучала. Отсюда логичный вывод, который оспорить невозможно – "губернаторы" возникли благодаря тем восточноевропейцам, которых прихватили с собой азиатские беглецы, скрываясь за стеной Карпатских гор. Это третье звено нашей цепи.

– Холмс, мы с вами ведь недаром так много времени уделили ситуации вокруг становления Аварского каганата! Чуть ли не с лупой в руках изучили следы любых мало-мальски заметных миграций на Запад из нынешних украинских и белорусских земель. Авары и в самом деле намеревались угнать с собой в Европу подвластных им земледельцев с берегов Днепра и Днестра. Но давайте учтём целый ряд объективных факторов. В первую очередь, быстротечность процессов. Кампанию против антов кочевники затевают не ранее 560 года. Она должна была продолжиться хотя бы пару лет, не так ли? Стало быть, с дулебами и хорватами степняки развязали войну и того позже – приблизительно в 562 году. Всё верно? В этот же период, по свидетельству летописей, авары совершают вылазку на территорию Франкского царства. Мы с вами предположили, что по её результатам кочевникам отходит некая часть полузаброшенных земель на границах с Австразией, вероятнее всего, где-то в районе нынешней Силезии. Именно там беглецы принялись создавать свою опорную базу. Фактически, степнякам пришлось распылять свои усилия сразу на двух фронтах. С одной стороны, они продолжили боевые действия против восточноевропейских аборигенов с целью захвата пленных и обращения тех в рабство, ибо что ещё можно было приобрести у этих несчастных людей, кроме их самих. С другой, силами покорённых они пробивали трассу по северным склонам Карпатских гор в сторону своей центрально-европейской базы. Уже в 566 году авары сумели перекинуть войско на Запад и разгромить армию Сигиберта. По мирному договору кочевники получают бывшие тюрингские владения – благоустроенные земли на берегах реки Эльбы. Разумеется, они собирались переместить туда и своих новых подданных из числа подвластных им восточноевропейцев. Тем более, что следы этих людей просматриваются в Богемии и в Тюрингии. Но дальнейший ход событий сорвал эти планы. Началась война с гепидами, по окончании которой аварам досталась восточная часть Карпатской котловины, а также масса местного населения, гораздо более умелого и развитого, чем днепро-днестровские аборигены. Наверняка, кочевникам стало не до них. Тем более, что им тут же привалил ещё один подарок Судьбы – через год им досталась Паннония с массой городов, заселённых потомками римских провинциалов. Надо было устанавливать свои порядки на огромной Среднедунайской низменности, так внезапно упавшей им в руки. Вдобавок надлежало крепить оборонительную линию по всему Карпатскому хребту, в ожидании возможной агрессии мстительных тюрок. Задач стояло так много, что я бы не удивился, если б узнал, что беглецы в это время совсем забросили украинские лесостепи.

– Возможно, всё так и произошло, как вы описываете, коллега.

– Вот видите, Холмс! В любом случае, находки археологов убеждают нас, что основная масса восточноевропейцев осталась на своих прежних местах. Ни одна из тамошних культур не исчезает в результате нашествия аваров. Что касается продвижения данных людей на Запад, то оно заметно разве что по северным склонам Карпатских гор вплоть до долины реки Эльбы. Внутри Карпатской котловины пражане и пеньковцы оказались в незначительном числе, и были поселены в самых отдалённых и неосвоенных районах. С их помощью авары латали дыры в своей горной оборонительной линии. Но подобное их незавидное географическое положение начисто исключает мысль, что царственные кочевники именно им могли поручить столь ответственную миссию, как управление зависимыми племенами. Честно говоря, у отсталых и примитивных аборигенов Восточной Европы для того не было ни опыта, ни дисциплины. Куда больше годились для данного задания потомки гепидских аристократов или кочевые союзники.

– Вряд ли авары могли им полностью доверять. Хотя, разумеется, управленцы из них вышли бы на порядок качественнее, чем из антов или дулебов, не знавших в своей стране твёрдой государственной власти. Однако, Уотсон, вы забыли ещё несколько категорий восточноевропейцев, оказавшихся вместе с беглецами внутри Карпатской котловины.

– Холмс, я знаю, что вместе с аварами там появились их пленники – домашние рабы кочевников, а также женщины, вероятно, используемые в качестве наложниц. Но ни та, ни другая категория невольников не годится для наших поисков. Эти люди никак не могли представлять собой отдельный народ, да ещё со своим уникальным языком. Домашние рабы – пожалуй, самая бесправная и всеми презираемая группа населения. Кто же им поручит управление покорёнными племенами? Что касается наложниц, то оказавшиеся в таком положении дамы, как правило, вскоре забывают своё происхождение и родную речь, полностью растворяясь в обществе завоевателей. К тому же они представительницы слабого пола, а мы ищем воинов, практически во всём похожих на аваров.

– Домашние рабы нам действительно не подходят. Во-первых, поскольку эта социальная группа у степняков никогда не была слишком многочисленной. Разведение скота, да и в целом кочевое хозяйства в принципе не требует избытка рабочих рук. Потому институт рабства в чистом виде внутри общины номадов особого развития не получил. Во-вторых, эти люди не могли оставлять потомство.

– Но по какой причине?

– Видите ли, доктор, образ жизни кочевой орды предполагает, что все взрослые мужчины время от времени отправляются в дальние походы. Кто же станет оставлять своих женщин наедине с невольниками, если последние обладают мужскими достоинствами? Вспомните, историю, рассказанную Геродотом, про то, как жены скифов изменили им со своими слугами и от этой связи выросло целое поколение вольных людей. Байка заканчивается пассажем о том, что с тех пор царственные кочевники стали домашних рабов ослеплять. В реальности, конечно, из слепцов работники никудышные. Зато евнухи вполне могут и кобылиц доить, и овец стричь, и дрова для очага заготавливать.

– Жестокое решение!

– Зато вполне практичное с точки зрения степняков. Особенно, если они не испытывали затруднений с притоком новых рабов, как это имело место в Аварском каганате. В любом случае понятно, что эта категория людей не могла стать аварскими "губернаторами". Зато наложницы идеально подходят для нашего случая. Точнее даже не они сами, а их потомство мужского рода. Незаконнорожденные сыновья аваров от их невольниц – вот тот народ, который нам нужен, Уотсон. Славянский язык родился в гаремах степняков и нигде более. Этот вывод – ключевое звено нашей неразрывной логической цепи.

– Помилуйте, Холмс, ваша гаремная гипотеза разрешает только одно из наших затруднений, но тут же создаёт новые, да ещё в огромном количестве. Насколько мне известно, летописи ничего не сообщают о гаремах у пришлых кочевников. С чего вы взяли, что они вообще существовали в природе? Даже если беглецы и брали каких-то восточноевропейских девушек в наложницы, почему мы должны думать, что это было массовым явлением? Каким образом данные пленницы, набранные из разных племён, могли обрести единый язык? Почему таким средством общения стал балто-аварский микс, а не, к примеру, ломанная речь гепидов, лангобардов или латынь? Ведь, если разобраться, самое большое число невольников, а, следовательно, и невольниц, авары раздобыли себе уже внутри Карпатской котловины, где потомков германцев или римлян было в десятки раз больше, чем переселенцев из Скифии? Главную проблему же вижу в том, что ваша версия всё равно не объясняет стремительность образования праславянского Левиафана. На его создание вы отводите слишком мало времени, чтобы в вашу идею можно было поверить. Новые языки складываются веками. Вы же положили на весь процесс максимум сорок лет. Так не бывает!

– Вопросы из вас, Уотсон, посыпались как из рога изобилия. Постараюсь ответить на все из них по порядку. Почему я считаю, что у аваров существовали гаремы? Это же элементарно, друг мой! Начнём с того, что многожёнство, как брачный институт, известно практически всем древним кочевым племенам: скифам, сарматам, аланам, гуннам. Достаточно вспомнить хотя бы сластолюбца Аттилу и его нелепую смерть в постели с юной бургундской принцессой. Когда мы обратим свой взор на Восток Степи, окинем взглядом ту область, откуда пришли авары, то обнаружим, что гаремы были у всех тамошних кочевников, последовательно сменявших друг друга: хунну, сяньбийцев и жужаней. Китайские правители эпохи Вэй, кстати, тоже заводили себе немалое количество жён и наложниц. В тех краях подобное положение дел воспринималось как норма. Жужанский каган Анагуй (надеюсь, не забыли его?) требовал от вэйского императора, чтобы тот больше внимания уделял его дочери, ставшей одной из жен последнего. Проще говоря, он заставлял китайского правителя с ней спать. Но ему и в голову не приходило добиваться того, чтобы она стала тому единственной супругой. Вряд ли авары за те несколько лет, что им понадобились на путешествие из Азии в Европу могли изменить своим брачным обычаям, не так ли? Кроме всего прочего, Симокатта, рассказав нам историю мага Боколабры, соблазнившего одну из жён прославленного Баяна, подтверждает тем самым факт, что у последнего имелся гарем. Но раз это не возбранялось аварским вождям, почему мы должны считать, что запрет иметь множество жён распространялся на простых воинов? Полагаю, количество женщин было ограничено лишь возможностью их содержания. Меж тем, достаток аварского племени с приходом его в Европу рос от победы к победе.

– Холмс, я не отрицаю того, что у аваров было многожёнство. Но где доказательства попадания в их гаремы представительниц "горшечных" племён?

– О, если бы победоносные кочевники отказались от юных жительниц Скифии, я был бы очень удивлён этим обстоятельством. Поскольку всегда и во все времена завоеватели рассматривают представительниц прекрасного пола из числа покорённых народов как свою законную добычу. Поверьте, это заложено в природе человека. Никакая религия или философская школа не может подобный подход изменить. Когда европейские конкистадоры вторглись на американский континент, они мгновенно обросли гаремами, наполненными красивыми аборигенками, и никакие увещевания священников не смогли никого исправить. Меж тем, речь идёт о ревностных христианах. В 1545 году, через каких-то полвека после открытия Америки, на стол испанскому королю легла жалоба от капеллана, служившего в Парагвае, в ней святой отец сетовал: "Здесь только бедняки имеют по пять-шесть наложниц, большая часть колонистов – от пятнадцати-двадцати до тридцати-сорока, а иные так и до семидесяти". Если аварскому завоеванию Восточной Европы можно отыскать какие-то аналогии в Истории человечества, то, конечно, более всего оно походит на колонизацию европейцами Нового Света. Как там кучка конкистадоров в доспехах, с огнестрельными аркебузами в руках покорила целый материк, так и здесь горстка "железных всадников", пользуясь превосходством в оружии, подчинила себе многомиллионное население половины нашего континента. Почему мы должны думать, что пришедшие издалека кочевники вели себя по отношению к отсталым и безоружным восточноевропейцам иначе, чем испанцы и португальцы применительно к индейцам?

Открытие реки Миссисипи конкистадором Эрнандо де Сото в 1541 году. Художник Уильям Пауэлл