Игорь Коломийцев.   Славяне: выход из тени

Глава четвертая. Триумф Юстиниана

Измученная Юстинианом страна молила о новом правителе, и он готов был явиться во всём блеске величия и ослепительной ауре воинской славы по итогам италийской кампании. Но капризная злодейка-судьба в очередной раз спутала все карты. Когда всё уже было готово к походу – в начале осени 550 года – Герман внезапно умер. Истории неизвестно, что стало причиной его смерти – яд, чума или апоплексический удар, но со смертью этого военачальника надежды на относительно мирное воссоединение обеих Империй окончательно рухнули. Его посмертный сын Герман уже не рассматривался как претендент на чей-то престол – слишком быстро сменилась обстановка.

Однако, армия, собранная для похода, не может долго находиться без движения – иначе воины просто разбредутся по окрестностям и станут головной болью для правителя. Юстиниан это хорошо понимает и, после некоторых колебаний, назначает германовскому войску, переведённому к тому времени в Салону, нового полководца. Им стал семидесятичетырёхлетний евнух Нарзес, пожалуй, последний кадровый резерв императора, если, конечно, не считать опального Велизария. Армянин по национальности, чуть ли не раб в юности, Нарзес сумел сделать блестящую карьеру при константинопольском дворе благодаря своему уму, тяге к самообразованию и выдающимся природным способностям. Довольно бескорыстный, насколько это возможно было по тем временам, бесконечно преданный василевсу, он был любимцем и Юстиниана и Феодоры, а их вкусы на людей редко совпадали. Вот как описывает данного сановника историк лангобардов Павел Диакон: "Этот Нарзес был поначалу тайнописцем, и этим пробился, за великие заслуги к достоинству патриция. В остальном он был весьма набожным и учению Церкви весьма преданным мужем, милосердным к бедным, участвовавшим в восстановлении храмов Божьих и таким усердным в бдении и молитве, что добился победы более своей униженной мольбой к Богу, нежели оружием". Как бы то не было, назначение оказалось удачным, несмотря даже на преклонный возраст полководца, не помешавший, впрочем, последнему гарцевать на лошади перед строем своих войск и лично вести их в атаку. Если Нарзес и уступал в воинских талантах Велизарию, то не намного, а как организатор он даже превосходил своего соперника. К тому же у нового стратега складывались прекрасные отношения с варварами, а под его знамёнами оказалось не менее 6 тысяч лангобардских воинов, около 4 тысяч герульских добровольцев, немалое число армянских и персидских катафрактариев. В 551 году это разношерстное 20 тысячное воинство, пожалуй самое многочисленное из всех, что когда-либо собиралось византийцами, начало медленно двигаться в Италию, где их уже ожидал Тотила. Кроме того, положение дел осложняло и то обстоятельство, что Венедская область была захвачена враждебными к Империи франками, засевшими на горных перевалах.

Но хитрый Нарзес не пошёл по дороге, где его подкарауливали недруги, не стал высаживать и морской десант, хотя победоносный византийский флот сумел в тому времени потопить готскую эскадру. Он со своим войском просочился по узкой полосе вдоль берега Адриатики и неожиданно для всех своих врагов оказался в их глубоком тылу. В конце июня 552 года византийская армия сошлась с войском Тотилы у местечка Талгины на землях древней Этрурии (ныне Тоскана). Готы имели преимущество в тяжелой кавалерии, вооружённой пиками, и попытались смять врага мощным лобовым ударом. Пехота их, видимо, из числа италийских крестьян, была слаба и на её помощь германцы почти не рассчитывали. Однако, престарелый византийский стратег всё предусмотрел заранее. В центре он выстроил фалангу из спешившихся лангобардов и герулов, ощетинившихся копьями, по краям разместил византийскую конницу, вооружённую гуннскими луками. У готов не было конных лучников, только пешие. Прикрытые спереди бронёй, а значит – неуязвимые для вражеских стрел, византийские всадники быстро рассеяли готских стрелков, а затем перенесли свою активность на ударную кавалерию Тотилы, которая попала, таким образом, под перекрёстный обстрел. Вот, как описывает начало битвы Прокопий: "Всадники же готов, оставив позади себя пехоту, полагаясь только на свои пики, устремились в слепом порыве храбрости, но попав в битву, жестоко заплатили за своё неразумие. Устремившись на центр врагов, они не заметили, что оказались в середине восьми тысяч пехоты; они быстро пали духом, поражаемые стрелами и справа и слева, так как стрелки, стоявшие по флангам, сильно загнули края боевой линии, как крутой серп луны". Потери были ужасающие, готская конница дрогнула, повернула назад, смяла свою же пехоту. Вскоре всё было для германцев кончено, потеряв около 6 тысяч убитыми, вынеся из битвы смертельно раненого Тотилу, позже скончавшегося от ран, они более не могли продолжать организованное сопротивление. И хотя отдельные крепости и гарнизоны ещё сражались, и партизанская война на севере Италии полыхала с десяток лет – это была всего лишь агония великого Королевства Теодориха.

Правда, сокрушив остготов, Нарзесу пришлось сражаться за эти земли ещё и с франками и алеманнами, выбить которых ему удалось не ранее 554 года. В результате победителям досталась страна полностью разграбленная и разорённая, чьи города и крепости были срыты до основания, а население ненавидело "освободителей" и мечтало быть завоеванным какими-нибудь северными варварами. В довершение всех бед солдаты Юстиниана принесли сюда из Константинополя новую заразу. Послушаем Павла Диакона: "В это время объявилась – особенно в провинции Лигурия – ужасная чума. Ибо неожиданно на домах, дверях, сосудах, одеждах явились своеобразные пятна и если их смывали, становились только сильнее. По прошествии же года у людей в паху и прочих чувствительных местах появлялись опухоли величиной с орех или финик, за чем следовал невыносимый жар и на третий день – смерть. Если кто выживал на третий день, то была надежда на выздоровление. И повсюду был траур и повсюду – плач. Поскольку в народе было распространено поверье, что заразы можно избежать бегством, дома были покинуты жителями и стояли пусты, обитаемые лишь собаками. Стада оставались одни на полях, без пастухов. И можно было видеть, как города и деревни ещё недавно полные толп народа, на следующий день стояли в мёртвой тишине, всеми покинутые. Сыновья бежали от непогребенных тел своих родителей; родители бессердечно забывали свои обязанности и оставляли своих детей лежать в смертельном бреду. И если кто-то из старой привязанности хоронил своих ближних, то оставался сам непогребённым, хоронящие умирали во время похорон; сопровождающие чьё-то тело – сами становились получателями подобной любезности.

Можно было подумать, что мир снова погрузился в первозданную тишину: не было ни шума на полях, ни свистков пастухов, ни диких зверей, поджидающих скот, не причинялось вреда домашней птице. Посевы оставались стоять после созревания урожая и, непотревоженные, ожидали жнецов; никто не входил в виноградники, полные глянцевитых ягод, хоть облетала уж листва и зима стояла на пороге. Все время дня и ночи в ушах гремели военные трубы и многие считали, что слышат шум надвигающегося войска. И хоть нигде не слышались шаги идущих людей, и нигде не было убийц, тела умерших были свидетельством более красноречивым, чем то, что видели взоры. Поля превратились в места погребения людей, в людские дома вселились дикие звери. И это несчастье не распространялось за границы Италии к аламаннам и баварам, но ударило только по римлянам".

Иногда судьба буквально издевается над человеком и его желаниями. Она воплощает его мечту в жизнь, но делает это вовсе не так, как тому представлялось, заставив заплатить столь дорогую цену, что долгожданный приз становится горьким и безрадостным. Император получил Италию. Нищую и обезлюдевшую. Почти разорив к тому времени собственную страну. Воистину прав был римский баснописец Федр, когда говорил: "К чужому рвешься – по заслугам прочь своё!". А Гесперия к этому времени уже стала для византийцев чуждым им краем. Её епископы, тамошняя аристократия и простой люд с трудом выносили власть Константинополя и насаждаемые им порядки и жаждали, при первой возможности, отделиться от ненавистной Империи. Которая и сама к тому времени местами стала превращаться в пустыню. Нет, не о том, совсем не о таком триумфе грезил юный василевс, развязывая войну с вандалами, а затем с готами. Не такие картины всплывали в его воображении закатными константинопольскими вечерами в неторопливых прогулках с видом на умиротворяющий Босфор.

Но оставим на время униженную Италию, вернёмся на Дунай. Два германских народа – лангобарды и гепиды – ждали только окончания срока перемирия, чтобы вновь вступить в братоубийственную схватку. При этом лангобарды рассчитывали на поддержку Византийской державы, поскольку и сами безоговорочно помогали Империи в войне с Тотилой. Гепиды, напротив, отправляли на Апеннины малочисленные отряды, скорее для отвода глаз, и их короли вполне отдавали себе отчёт в том, на чьей стороне будут симпатии василевса, как только кончится затяжная италийская эпопея и он получит свободу рук. Вот, что пишет о приготовлениях к междоусобному конфликту германцев хорошо знакомый нам Прокопий: "Не имея возможности за время этого перемирия прийти к разрешению противоречий, возникших между ними, они вновь собирались начать боевые действия. Так как гепиды боялись Римской империи (они были уверены, что римляне будут помогать лангобардам), они решили привлечь к себе на помощь некоторых из гуннов. Поэтому они послали к властителям кутригуров, которые жили тогда у Меотийского Болота, и просили их помочь им провести совместно с ними войну против лангобардов. Кутригуры тотчас же послали гепидам двенадцать тысяч человек, во главе которых стоял Хиниалон – человек, исключительно хорошо знавший военное дело. Так как гепиды в данный момент были очень стеснены присутствием этих варваров, а срок нужный для войны ещё не наступил – оставался ещё целый год перемирия – то они убедили их за это время сделать набег на земли императора, устроив таким образом из-за своей неготовности к войне коварное и враждебное нападение против римлян. Так как римляне внимательно охраняли переправу через Истр в Иллирии и во Фракии, то гепиды, переправив этих гуннов через Истр на противоположный берег в своей области, направили их на римские владения".

Вероятно, переход состоялся на территории Второй Паннонии – в междуречье Дравы и Савы – это был единственный отрезок Дуная, где гепиды прочно контролировали оба его берега. Уже затем кочевники через фактически ничейную Далмацию проникли в византийские владения и, по словам летописца, "опустошили здесь почти все местности". Но василевс в долгу не остался. Он отправил посольство к сородичам своих обидчиков – утигурам, жившим за Доном и на Кубани, подстрекая их к нападению на соседей. И план сработал – "император Юстиниан убедил их немедленно двинутся походом на оставшихся кутригуров. Пригласив себе на помощь из живших рядом с ними готов, которых называли тетрасиклитами (крымские готы), две тысячи воинов, они всем народом перешли реку Танаис. Начальствовал над ними Сандил, человек очень разумный и опытный в военных делах, достаточно известный своей силой и храбростью. Перейдя через реку, они вступили в рукопашный бой с многочисленным войском кутригуров, вышедшим против них. Так как они очень храбро отбивались от нападения, то битва затянулась надолго, наконец, утигуры, обратив в бегство врагов, многих убили. Лишь немногие спаслись, кто как мог. Забрав в качестве рабов их детей и жён, враги вернулись домой".

Воспользовавшись братоубийственным конфликтом десятки тысяч пленных византийцев, находившихся в рабстве у кочевников в Северном Причерноморье, смогли бежать на родину. Император, тем временем, сообщил остающейся в походе части кутригуров под главенством Хиниалона, то, что случилось у них дома и без труда подписал с ними мир, при этом варвары согласились не чинить Империи больше неприятностей, но стать её союзниками, выторговав себе право, в случае чего, вернуться на византийские земли уже в качестве "федератов". И действительно, часть разгромленных кутригуров тогда же переселилась во Фракию: "Но и из тех гуннов, которые были побеждены в сражении и успели бежать от утигуров, две тысячи перешли в землю римлян вместе со своими детьми и жёнами".

Весть о том, что его разбитые собратья нашли приют на территории Империи вызвала у вождя утигуров Сандила (Сандилха) вспышку "праведного" гнева. Вот его слова, переданные через послов, императору: "Живём мы в хижинах в стране пустынной и во всех отношениях бесплодной, а этим кутригурам даётся возможность наедаться хлебом, они имеют полную возможность напиваться допьяна вином и выбирать себе всякие приправы. Конечно, они могут и в банях мыться, золотом сияют эти бродяги, есть у них и тонкие одеяния, разноцветные и разукрашенные золотом. А ведь эти же кутригуры в прежние времена обращали в рабство бесчисленное количество римлян и уводили их в свои земли... Мы же своими грудями и опасностями, где мы рисковали нашей жизнью, избавили этих пленных соотечественников ваших от властвующей над ними судьбы, мы вернули их родителям... И вот в ответ на поступки как со стороны нас, так и со стороны этих разбойников, вы поступили как раз противоположно тому, чего мы заслужили: мы продолжаем жить среди нашей прежней наследственной бедности, а эти кутригуры поделили пополам владение страной с теми, которые избегли рабства у них, благодаря нашей доблести!" Краткий смысл послания – "на их месте должны быть мы!" Это даже не речь, а один из самых замечательных памятников варварской психологии, который мне когда-либо попадался, сгусток этнической зависти. Император мог довольно потирать руки – он добился своего. Отныне два родственных народа возненавидели друг друга пуще прежнего. Ввиду чего практически перестали представлять опасность для окружающих.

Лишившиеся союзников гепиды, как только закончился срок перемирия, вынуждены были в одиночку принять на себя удар лангобардо-византийской коалиции. Два войска сошлись на поле Асфельд, вероятно, в нейтральной полосе между ними. И случилось это, видимо, уже в 552 году, то есть после разгрома Тотилы, поскольку король лангобардов впоследствии упрекал василевса, что им была направлена Нарзесу существенная помощь, а в обмен пришёл лишь небольшой отряд. Византийцы поначалу сформировали в поддержку германцам значительное войско под руководством сыновей покойного Германа, но восстание в дарданском городе Ульпиане, нынешняя Южная Сербия, задержало большую часть сил. Тем не менее, данное обстоятельство не помешало лангобардам одолеть своих врагов. В битве, которую Иордан считал одним из самых кровавых сражений своей эпохи, где с обоих сторон полегло почти 60 тысяч воинов, силы гепидов оказались сокрушены. В довершение всех бед последних, командующий лангобардской армией Альбоин, сын короля Аудоина, в поединке убил Торимсунда, гепидского принца, возглавлявшего войско восточных германцев.

Теперь уже пришла очередь византийцев стричь купоны с чужой беды. Не желая окончательного ослабления гепидов и перехода их под власть лангобардов, они навязали соперникам перемирие сроком десять лет. При этом почти все выгоды от войны достались Империи. Византийцы прибрали к своим рукам земли, захваченные ранее гепидами по эту сторону Дуная – провинцию Прибрежная Дакия и окрестности города Сингидума. Возможно, гепиды обещали Юстиниану отдать и город Сирмий, ставший к тому времени столицей их царства. Но в этом случае обманули василевса. Как только мир с лангобардами был заключён, они отказались от своих слов, и продолжили удерживать Вторую Паннонию в своих руках.