Игорь Коломийцев. В когтях Грифона
Глава сорок восьмая. Тень праславянского Левиафана
Слависты всегда объясняли широкую распространённость на Востоке Европы общей речи грандиозной миграцией во все стороны одного-единственного племени. Наверное, такая версия льстила их самолюбию. Дескать, пусть мы, в отличие от франков или готов, лишены летописных преданий о своей прародине, но сам по себе невероятный языковый разлив служит надёжнейшим доказательством скрытой во мраке веков героической эпохи захвата предками бескрайних пространств континента. Неважно, откуда пришли пращуры, зато они победили сразу всех конкурентов и заняли невообразимое количество земель. Мавро Орбини бахвалился этим ещё в начале XVII века: "После столь частых триумфов над врагами, чему свидетельством является огромное число завоёванных царств и стран, этот доблестнейший народ присвоил себе само имя славы".
С тех давних пор идея миграции славян стала в исторической науке непререкаемой догмой. Учёные спорили лишь относительно места первоначального проживания данного племени, предлагали различные археологические культуры в качестве его материальных следов, уточняли даты и направления переселенческих потоков, но не смели покуситься на основную доктрину. Для Любора Нидерле главным стало движение на Юг с территории современной Польши: "В действительности же все фактические данные заставляют нас искать прародину славян в областях, откуда началась их миграция, а именно на север от Карпат, вдали от Дуная и от Балкан. Таков вывод, к которому нас неизбежно приводят все имеющиеся сведения". Валентин Седов, поселяя пращуров там же на Висле, не отказывал им в дальнейшей колонизации континентальных просторов: "Одной из наиболее мощных движущих сил раннего средневековья в Европе стали славяне. Результатом великой славянской миграции стало освоение этим этносом обширных пространств Европы от побережья Балтийского моря на севере и Пелопоннеса на юге и от бассейна Эльбы на западе до Волги на востоке". Марк Щукин, отправив предков прозябать в болота Припяти, нисколько не изменил главной идее, но лишь придал ей лёгкий оттенок абсурда. У него победителем всех европейских народов становится жалкая кучка безоружных изгнанников, веками прятавшаяся в непроходимых дебрях Полесья, а затем внезапно выбравшаяся оттуда и проявившая небывалую миграционную прыть.
Современный взгляд на распространение славян из бассейна Припяти (гипотеза М. Щукина)
Американский историк Флорин Курта стал, пожалуй, первым исследователем, кто усомнился в этой "священной корове" мировой славистики, заявив: "Если я говорю, что не было никакой миграции славян – ни на Нижний Дунай, ни в Богемию – из болот Припяти или с Западной Украины, я имею в виду не только отсутствие каких-либо указаний на факт такой миграции в письменных источниках, но также и отсутствие археологических свидетельств. В определённой области, из которой, как предполагается, началась миграция, должно наблюдаться значительное снижение численности населения, по крайней мере, эквивалентное количеству людей, мигрировавших из этой области в другие регионы, например, в Богемию. Но картографирование всех комплексов, которые относят (не важно, правильно или нет) к "пражской культуре", и приуроченных к шестому или началу седьмого века ясно показывает, что вместо немногочисленных посёлков в области западной Украины и Буковины, из которых началась, как предполагают, славянская миграция, мы видим количество поселений большее, чем в Словакии, Богемии или Польше. Предполагаемая миграция не проредила население предполагаемой прародины. Количество населённых пунктов здесь фактически больше, чем в пятом веке, и их число продолжает расти на протяжении седьмого и восьмого веков".
Проблема, однако, заключалась не только в том, что миграционная версия оказывалась необъяснима с демографической точки зрения: как смогла небольшая горстка людей за пару веков размножиться до такого состояния, чтобы занять все земли Центральной и Восточной Европы? И даже не в отсутствии археологических следов той мощной миграции, на которой настаивали историки: обезлюжевания области потенциальной прародины славян не происходит, вдобавок, во многих регионах, где вскорости зазвучит славянская речь, к примеру, в Паннонии или на Балканах, ни малейших отметин переселенцев с Востока Европы обнаружить никому не удаётся. Всё сказанное и без того ставило миграционную модель под удар критики. Но главная засада притаилась в самой природе общего языка. Точнее, в том его состоянии, в каком застаёт его эпоха появления первых письменных памятников, на нём созданных. Впрочем, давайте вернёмся в уютную лондонскую гостиную и послушаем о чём спорят наши проводники.
– Согласен с вами, Холмс, язык славян действительно представляет собой большую научную загадку. Но почему вы решили, что возник этот феномен в рамках Аварского каганата? Разве нет других объяснений данному явлению? Почему вы в принципе отрицаете миграцию одного племени как способ его распространения?
– Мой дорогой Уотсон, мы имеем дело со своеобразным языковым взрывом, когда неизвестное раньше наречие почти мгновенно по историческим меркам становится всеобщим достоянием. Разумеется, первое, что пришло в голову учёным мужам, была мысль о миграции. Что может быть проще: небольшое племя стремительно расширяется во все стороны сразу. И хотя другой подобной экспансии история не знает, слависты крепко ухватились за эту наивную, возникшую ещё на заре становления науки, версию. Не станем их за это укорять. Человечество всегда с трудом расстаётся с застарелыми иллюзиями и предубеждениями. Представим, что наши оппоненты правы, и в болотах Припяти на самом деле зародились необыкновенные люди с уникальным языком и некими сверхспособностями, позволявшими им подавлять сознание всех своих соседей. Раз у них не было обычного оружия, допустим, что они были колдунами или, на современный лад, гипнотизёрами.
– Вечно вы шутите, Холмс!
– Нет-нет. На этот раз я совершенно серьёзен. Давайте сыграем со славистами в поддавки. Примем в полном объёме их версию происхождения славян. Эти исследователи свято верят в то, что окраинное, отсталое, живущее в землянках, лишённое качественного металла племя смогло взять верх над всеми своими конкурентами, зачастую на голову превосходившими его в развитии. Пусть будет так. Выходцы из Полесья вначале принялись хозяйничать на Волыни, позже овладели верховьями Днестра, где проживало смешанное население, прозванное одним из археологов "германской пробкой", а далее двумя бурными потоками устремились в разных направлениях. Одна часть вдоль северных склонов Карпатских гор двигалась на Запад – в сторону Богемии и долины Эльбы, другая направилась прямиком на Юг – к Нижнему Дунаю, чтобы, преодолев его, всемерно досаждать несчастным византийцам. Разве не так в общих чертах выглядит современная версия славянского этногенеза?
– Совершенно верно.
– При этом слависты предпочитают не замечать Империю, созданную аварами. С их точки зрения, кочевники господствовали лишь над небольшим числом славянских племён внутри Карпатской котловины, в то время как основное их количество обитало либо к Северу и Востоку от Карпат, либо на Балканах, и было полностью свободно от влияния степняков. Не так ли?
– Ваша правда, Холмс.
– В таком случае нам следует согласиться с мнением Валентина Седова, указывавшего на одно очень важное обстоятельство: "В эпоху Средневековья славяне вступали далеко не монолитной массой. Территориально они оказались разбросанными на широкой территории Средней и Восточной Европы. Связи между регионами отсутствовали. Историческая ситуация в каждом из них была своеобразной, в ряде мест более или менее крупные группы славян расселились среди иноэтнических аборигенов". Смекаете, Уотсон, какую картину нарисовали нам историки? Игнорируя Аварский каганат, господствовавший здесь со второй половины шестого по конец восьмого века, слависты, образно выражаясь, сами выдернули единственный стержень, сплотивший в ту эпоху население данной половины континента. Вместо одного огромного по размерам сообщества у них на руках оказалась масса совершенно независимых и ничем не связанных друг с другом племён. Необъятность занятых просторов напрочь исключала постоянные контакты между их обитателями. Тюрингские сорбы, скорее всего, даже не догадывались о существовании дулебов Волыни, последние не подозревали о жизни сородичей в Карантании и так далее.
– А не могли они как-нибудь общаться между собой?
– Но как?! Дорог нет. Транспортные средства отсутствуют. Указанные области разделяют высокие горы и широкие реки. Передвигаясь пешком по заросшей лесом местности в обход Карпат, эти люди должны были тратить годы на путешествия, подобно пресловутым "склавинам с кифарами" из византийских летописей, в коих мы с вами опознали балтов-скальвов. Впрочем, если каким-то чудом кому-либо из них удалось бы попасть в гости к сородичам, ровным счётом ничего это не меняло. Ведь непонятно – какое племя главное? На чьи обычаи и на чей диалект всем ориентироваться? У славянского мира в представлении учёных не было никакого центра. Подобно организму, лишённому головы, он не мог развиваться в едином ритме, по схожим правилам. При этом сам распад сообщества славян историкам пришлось перенести на очень раннее время. Согласно миграционной теории, авангард славян оказался на северных берегах Дуная уже к 527 году, когда на престол заступил василевс Юстиниан, что хоть как-то соответствовало рассказам о склавинах византийских летописей, зато их арьергард в тот же период оставался в болотах Полесья и на Волынской возвышенности. Последние края ведь не опустели, не так ли? Разрыв одного племени на разные части в таких условиях становился неизбежен. Кроме прочего, первопроходцам в новых регионах приходилось смешиваться с тамошними обитателями, и язык поглощаемых аборигенов непременно влиял на наречия мигрантов. В Приднестровье славяне встретились с остатками готского населения, в Богемии – с бывшими лангобардами, на Балканах им пришлось обитать бок о бок с "ромеями". И так повсюду, куда они попадали. Напротив, население, оставшееся на прежнем месте жительства – в бассейне Припяти – имело все возможности сберечь родную речь в её кристальной чистоте. Таким образом, играя в поддавки со славистами и строго следуя в русле миграционной идеи, мы должны лет через двести-триста после распада единого племени получить ряд родственных, но вполне самостоятельных славянских наречий. Одно из которых, у людей, оставшихся в области древней прародины, будет без чужеродных влияний; все остальные получат более или менее отчетливый отпечаток речи впитанных туземцев. Иную мозаику в результате миграций во все стороны одного племени, "разбросанного на широкой территории" в "отсутствии связи между регионами" и при условии проживания "среди иноэтничных аборигенов", сложить невозможно. Между тем, в реальности обитатели Восточной Европы сохраняли своё языковое единство, по крайней мере, до конца IX столетия.
– Невероятно!
– Однако, это непреложный исторический факт, Уотсон, который я вам сейчас докажу, допросив надежных и беспристрастных свидетелей – венгерских завоевателей, тех самых "угров" из "Повести временных лет", что прогнали "нашедших" на "словен" "волхов".
– Они-то каким боком попали в наше расследование?
– Дело в том, Уотсон, что венгры явились в Карпатскую котловину как раз к концу IX века. Здесь они застали население, говорившее по-славянски, и ассимилировали его. В венгерском лексиконе почти десять процентов слов заимствованы из славянских наречий – вдвое больше, чем имеется там германских или тюркских по происхождению терминов. Конечно, можно было бы истолковать наличие такого мощного пласта влиянием ближайших соседей, окружавших Карпатскую котловину со всех сторон, но российский лингвист Евгений Хелимский считает иначе: "Но вряд ли есть нужда в том, чтобы исследуя такие возможности уходить от наиболее простого и естественного объяснения ранних славизмов венгерского языка как заимствований из языка тех славян, которые вошли впоследствии в состав венгерского этноса". Большинство исследователей разделяют данную точку зрения. Теперь взгляните сюда, доктор. Вот земли, захваченные венграми после вторжения в Европу. Собственно, в этих границах и складывался новый мадьярский этнос.
Территории, находившиеся под контролем венгров в период "обретения родины"
– Холмс, но данная зона почти совпала с ядерной территорией Аварского каганата!
– Вот именно, Уотсон! Венгры изгнали франков из Паннонии, сокрушили славянское царство "Великую Моравию", и вытеснили болгар с Левобережья Тисы. В результате у них в руках оказалась вся Карпатская котловина: и паннонская её часть, и трансильванская, и овеянное германской славой "поле Асфельд", и знаменитый "Сирмийский остров". Прежние обитатели этих мест попали под влияние новой волны кочевых пришельцев, и в скором времени стали венграми. По вашему меткому выражению, Уотсон, здешние жители сняли одну этническую маску и надели другую. Тем не менее, их лексика обогатила венгерскую речь. Осталось лишь припомнить, как формировалось население окраин Карпатской котловины, где пришлые мадьяры застали славянские племена.
– По-разному. Всюду шли очень сложные процессы. Взять, к примеру, Северную Трансильванию, область в верхнем течении реки Тисы, да и, в целом, районы по внутреннему периметру Карпатских гор. Как раз тут оказалось много переселенцев из Восточной Европы: и праго-корчакцев, и пеньковцев, и ипотештинцев. Мы с вами, Холмс, предположили, что авары переселили эти отсталые племена в горные районы для обороны своих границ. По логике сторонников миграционной теории, Северная Трансильвания и внутренние предгорья Карпат должны быть самыми славянскими из всех среднедунайских областей.
– А что вы скажите по поводу Моравии и Нитранского края?
– В эти места носители лепных горшков и любители кремаций пожаловали намного позже, вероятно, уже после периода Смуты в Каганате. Было их тут не более десятой части от общей массы населения, подавляющее большинство которого явилось из соседней Паннонии. Тем не менее, вскоре эти земли становятся ядром княжества Великая Моравия, где все заговорят по-славянски. Признаюсь, меня этот факт смущает. Каким образом славянская речь взяла верх над иными наречиями в данном регионе?!
– Хорошо, а как славяне оказались в самой Паннонии?
– Холмс, для меня это загадка загадок! Известно, что сразу после гибели Аварского каганата и оккупации данных земель франками, здесь возникло два княжества – Блатенское на Севере и Посавское на Юге – чьи обитатели названы в летописях "склавинами", а правители носят несомненно славянские имена. Но отчего паннонцы заговорили по-славянски? Тамошние аборигены, хоть и представляли собой смешение многих народов, в подавляющем большинстве всё же являлись потомками жителей римских пограничных городов, разбавленных западными и восточными германцами. Следы мигрантов с Припяти, Днепра и Днестра тут вообще не обнаружены: нет ни лепных горшков, ни землянок, ни кремаций. Допускаю, что некая толика выходцев из Скифии могла попасть сюда в результате грандиозного перемешивания всех обитателей Каганата, случившегося уже после подавления Великой смуты 30-х годов VII столетия. Но в любом случае к Западу от Дуная таких людей были доли процента. С чего славянский язык оказался в Паннонии основным средством общения – ума не приложу.
– Тем не менее, Уотсон, факты говорят сами за себя: после распада аварской Империи практически все её осколки "славянизировались". По-славянски заговорили и в окрестностях озера Балатон, и на берегах Дравы, и на равнинах Сирмийского острова, и в Северной Трансильвании, а ещё в Дакии, где, как мы помним, обосновались носители сомнительного прозвища "ободриты". Славянская топонимика обнаружена даже между Дунаем и Тисой, где по идее должно было кочевать племя царственных всадников. Как ни крути, придётся признать, что обитатели Карпатской котловины попали туда в самое разное время и весьма несхожими путями. Кто-то жил тут с римских времён, кто-то появился с гуннами, кто-то пожаловал вместе с гепидами, с герулами или с лангобардами. Выходцы с Востока Европы объявились последними, вместе с аварской волной, и было их чрезвычайно мало. Вдобавок эти поздние переселенцы повсеместно оказывались в окружении более многочисленных и культурно превосходящих их иноязычных аборигенов. Разные миграционные потоки и самые невообразимые смешения народов внутри Карпатской котловины делали весьма вероятной сложную мозаику языков в данном регионе накануне вторжения венгров. Даже те, кто рассчитывал обнаружить здесь славян, предполагали, что они будут несхожи меж собой. Особенно, учитывая разные исторические судьбы отдельных здешних областей. По прикидкам лингвистов, на территории Великой Моравии должен был закладываться фундамент будущих западнославянских языков – словацкого и чешского. Обитатели Северной Трансильвании, как думали, склонялись к восточнославянским говорам. Племена, попавшие под контроль Болгарского царства, естественным образом тяготели к болгарскому языковому ареалу. В долине реки Савы ждали формирования сербохорватской речи. Каково же было удивление специалистов, когда они обнаружили, что язык славян, ассимилированных венграми, был ещё практически неделим. Вот что сообщает по данному поводу Андраш Золтан (Andras Zoltan), видный венгерский филолог: "Вопреки мнению, восходящему к Яношу Мелиху и встречающемуся и в современных пособиях по истории венгерского языка, во время прихода венгров в Карпатский бассейн в конце IX века и в последующие два столетия, то есть в период самых интенсивных славяно-венгерских контактов, славяне говорили еще на разделенном на диалекты, но относительно едином языке, который как сами славяне, так и посторонние наблюдатели рассматривали как один язык. Таким образом, то обстоятельство, что о большинстве древних славизмов венгерского языка нельзя сказать, из какого конкретного славянского языка они были заимствованы, объясняется отнюдь не недостатками наших исследовательских методов, а самой природой материала – отдельные славянские языки в IX–XI веках ещё не были сформированы, венгры поселились в Карпатском бассейне среди славян, говоривших на позднепраславянских диалектах".
– Получается, Холмс, что даже через век после разгрома Аварского каганата здешнее население говорило на единообразном языке, диалекты которого находились в такой зачаточной стадии, что учёным подчас не удаётся их выявить?
– Верное замечание. Вдобавок всё указывает на то, что наречие, установленное по заимствованиям в венгерском языке, занимало некое промежуточное положение между всеми ветвями славянского языкового древа. Послушайте, что пишет по этому поводу видный российский филолог Евгений Хелимский: "Язык паннонских славян (так он называет гипотетическое наречие) не обладал никакими абсолютно уникальными в славянском мире фонетическими чертами и был связан множеством изоглосс со своими соседями по праславянскому континууму, поэтому любое из древних заимствований можно удовлетворительно объяснить как словакизм, или болгаризм, или сербокроатизм и так далее".
– Но как здесь вообще мог образоваться один язык при чрезвычайно сложной картине миграционных процессов?
– Мнение Хелимского таково: "Свидетельствует ли это о том, что границы распространения позднепраславянского диалекта, который мы условно обозначили как паннонско-славянский, приблизительно совпадали с границами исторической Венгрии? Данные славянской лингвогеографии склоняют скорее к отрицательному ответу на этот вопрос; речь идёт об обширном ареале, заселение которого было связано с различными славянскими колонизационными потоками (Пеняк, Седов) и смежные с которыми славянские диалектные области к X веку уже существенно различались меж собой. Однако в качестве одной из рабочих версий можно допустить, что основным источником субстратных заимствований в венгерском языке служили не локальные славянские говоры, а некое койнэ, общее для всех славянских групп древневенгерского государства. Развивая данную версию, мы вправе предположить, что койнэ могло сложиться ещё до прихода в Среднее Подунавье венгров (потребность в нём могла возникнуть ещё в государстве аваров)".
– Поправьте меня, Холмс, если заблуждаюсь, но мне помнится, что "койне" называют общий язык страны, в которой проживает множество народов. Так было в империи Александра Великого, где им стал один из древнегреческих диалектов. Похоже, учёные подозревают, что в Аварском каганате могло случится нечто подобное – возникло общее средство общения как раз в виде того самого наречия, которое Хелимский окрестил "паннонско-славянским". Но почему его основой стал язык малочисленных выходцев с Востока Европы, ведь бывших лангобардов, гепидов и "ромеев" в этих местах проживало намного больше? Для меня это загадка! В любом случае, полагаю, что сложилось паннонское койне довольно поздно – уже после подавления Смуты и тщательного перемешивания оставшегося населения. Только в этот период "пражане", хоть и в мизерных количествах, попали на территорию Паннонии. Да и в Моравии с Нитрой они объявятся тогда же. Вообще, лишь после того грандиозного замеса у аварских подданных возникла острая нужда в общем средстве общения, ибо до тех пор большинство из них благополучно проживало по отдельным этническим "квартирам": "гепиды" с "гепидами", "свевы" со "свевами", "ромеи" с "ромеями" и так далее. Когда их смешали, люди почувствовали нужду в общем языке. Вот и появилось данное койне.
– Боюсь, что вы ошибаетесь, Уотсон. Общий язык в Карпатской котловине возник намного раньше самых смелых ваших предположений, гарантировано до Смуты, и никакое это не койне.
– Почему вы так решили, Холмс?
– Потому, что версия лингвиста Хелимского, призванная объяснить единство славянского языка на территории формирования мадьярского этноса, увы, хромает на обе ноги. Что такое койне? Так называют некую общую речь, имеющую хождение в полиэтничном государстве наряду с местными наречиями. В данном конкретном случае это означает, что у различных славянских племён Карпатской котловины должны быть свои языки. У нитранцев – нитранский, у паннонцев – паннонский, у северных трансильванцев – северотрансильванский и так далее. Но параллельно с ними они пользовались ещё и общим средством общения. Собственно, российский специалист именно на это обстоятельство и упирает, когда пишет: "основным источником субстратных заимствований в венгерском языке служили не локальные славянские говоры, а некое койнэ, общее для всех славянских групп древневенгерского государства". При этом Хелимский полагает, что такой универсальный язык мог возникнуть ещё в рамках Каганата. Последняя догадка возражений не вызывает. Ибо накануне появления венгров был лишь один период – аварский – когда вся Карпатская котловина подчинялась единой державе. Лишь тогда существовала потребность в подобном средстве общения. Но койне очень недолговечно. Как только исчезает общее государство, так все народы, пользовавшиеся им ранее наряду с родными языками, отбрасывают его за ненадобностью и возвращаются к своим речевым истокам. Венгры пришли на Средний Дунай через сто лет после распада Каганата и ещё пара веков им понадобилась для окончательного завоевания всего региона. Никакое койне в течение такого длительного времени не сохранится. Будь у здешних славянских племён собственные говоры, они обязательно возродились бы, после чего непременно отметились в заимствованиях, пусть даже в региональных диалектах венгерского языка. Но ничего подобного мы не наблюдаем. Отсюда я делаю вывод: у всех славян Аварского каганата был только один язык, не дробившийся на отдельные говоры. Он воспринимался ими как родной и пребывал в относительном единстве ещё век-другой после краха державы Баяна.
– Холмс, вы сказали, что это наречие гарантировано возникло до периода Смуты. Уж не хотите ли вы сказать, что паннонцы и моравы заговорили на нём раньше, чем к ним пожаловали переселенцы с Востока Европы со своими лепными горшками и кремациями?!
– Вы попали в точку, Уотсон! Конечно же, новый язык распространили повсюду отнюдь не переселенцы с Припяти, Днепра или Днестра, как уверяют нас слависты. У меня есть свидетели, которые убедительно опровергают миграционную версию. Вы их хорошо знаете, доктор, это балтийские славяне.
– Простите, Холмс, но каким образом эти люди могут что-то засвидетельствовать по поводу положения дел внутри Карпатской котловины, если они проживали на приличном расстоянии от здешних мест?
– А вы припомните, Уотсон – как сложились эти народы? Нам известно, что в первой половине VII века в низовьях Эльбы и Одера обосновался целый ряд воинственных группировок. Судя по керамике и технологиям строительства крепостей, это были выходцы из западной части Карпатской котловины, иначе говоря, с территории бывшей Лангобардии, попавшей под власть аваров весной 568 года. Всё указывало на то, что сюда пожаловали потомки германцев, издавна обитавших в этих краях: ругов, варинов и им подобных. Стихия Великого переселения народов переместила данные племена на Средний Дунай. Сначала они подчинялись гуннам, затем – герулам, позже – лангобардам и, наконец, – аварам.
– Надо полагать что теперь, воспользовавшись Смутой в Каганате, западногерманские скитальцы решили вернуться на свою историческую родину.
– Сознательно ли бежали они в те места, откуда некогда вышли их предки, или просто уходили подальше на Север, в ту зону, которую не контролировали авары, вопрос спорный. Для нашего расследования намного важнее другое. Эти группировки, включавшие в себя как воинов, так и мастеров, селились в различных областях эльбо-одерского междуречья и всюду превращались в балтийских славян: ободритов, лютичей, поморян, руян. Происходила эта смена масок вне зависимости от того, в чей ареал они вторгались – в суковский или праго-корчакский. Даже если миграционные потоки с Востока Европы не достигли каких-либо мест, как это было с островом Руян, тамошние обитатели всё равно заговорили по-славянски. Что позволяет сделать важный вывод – новую речь принесли сюда именно переселенцы из бывшей Лангобардии. Укрепляет нас в данном мнении случай с ободритами, который доказывает, что племена, перебиравшиеся из Карпатской котловины поближе к балтийским берегам, уже изъяснялись по-славянски, ибо, по крайней мере, одно из них носило славянское имя, позже зафиксированное и на Среднем Дунае. Нет сомнений в том, что выходцы из Каганата покинули его в 30-е годы VII века, поскольку это был единственный подходящий момент. В дальнейшем население Каганата было перемешано, утратило прежние этнические особенности, приобрело общий облик, черты которого у балтийских славян не выявлены. Известно, что значительная часть пришлых группировок вышла из западной половины Степной империи, где пражан и пеньковцев в тот момент физически ещё не было. Несложная логическая цепь приводит нас с вами, Уотсон, к умозаключению о том, что славянский язык никак не связан с лепными горшками, землянками и кремациями.
– Холмс, за многие годы нашей совместной деятельности я привык доверять вашим выводам, какими бы парадоксальными они на первый взгляд не казались. Но то, что вы предполагаете теперь, звучит совершенно невероятно! С 568 года, когда в Лангобардию пришли авары, до 631 года, даты вероятного исхода предков балтийских славян из этих мест, прошло каких-нибудь жалких шестьдесят с небольшим лет. Как за столь краткий миг население такого огромного региона, где проживало множество различных по происхождению племён, преимущественно германских, могло полностью забыть свои родные слова и перейти на ранее незнакомую им речь? С чего вдруг германцы Лангобардии поголовно и быстро стали славянами?
– Слегка поправлю вас, Уотсон: переход на общее наречие состоялся по всей территории Аварского каганата, и в западной части Котловины, и в восточной. Никакой разницы между двумя половинами степной Империи в языковом плане не было, иначе её бы заметили лингвисты, изучавшие заимствования в венгерский. Действительно, мы имеем твёрдо установленный факт: за шестьдесят лет – время жизни трёх поколений в раннем Средневековье – обитатели как Паннонии, так и Трансильвании, попавшие под власть аваров, сменили свои языки на праславянское наречие. При этом когда миграционный поток из Карпатской котловины потянулся на Северо-запад, к берегам Балтики, вместе с ним туда пришла и речь паннонских славян, единственное средство общения, которое к тому моменту оставалось в регионе.
– Прошу прощения, Холмс, но вы силой своего воображения нарисовали эдакого языкового монстра. Ваш праславянский Левиафан поглотил всё население Карпатской котловины без остатка и вытянул свой хвост на южные берега Балтийского моря. Как можно верить в существование подобного наречия-гиганта?
– Полагаю, Уотсон, вы просто недооценили масштабы этого монстра. Названное вами именем библейского чудища явление отнюдь не заканчивалось на Среднем Дунае. Своими щупальцами праславянский Левиафан свободно дотянулся и до побережья Эгеиды. Не верите? В таком случае предлагаю выслушать ещё одних свидетелей. Знакомьтесь, доктор: святые просветители Константин Философ (он же Кирилл) и Мефодий, родные братья из греческого города Фессалоники.
– Того самого, что многократно, но безуспешно осаждали склавины?
– Именно. Тем не менее, наречие северных варваров сумело проникнуть внутрь городских стен Солуни, как зовётся этот город по-старославянски. Поскольку оба брата, хоть и происходили из знатной греческой семьи, превосходно знали язык северян. Если верить "Житию Мефодия", византийский император Михаил III отправил их просвещать население Великой Моравии со словами: "вы бо ѥста селѹнѧнина, да селѹнѧне вьси чисто словѣньскы бесѣдѹютъ" ("ведь вы солуняне, а солуняне все хорошо говорят по-славянски"). Из этой фразы следует, что, во-первых, фессалоникийцы в то время были двуязычны, одинаково непринуждённо владея как эллинской, так и славянской речью; во-вторых, василевс нисколько не сомневался, что его соотечественники, выучившие сей язык на Севере Греции, будут прекрасно поняты подданными великоморавских князей, ибо отрядил их в те дальние края без толмача-переводчика. Случилось это событие в 862 году, когда в Константинополь прибыли послы от моравского князя Ростислава с просьбой прислать в его страну людей, способных обучить тамошних жителей христианской вере. Сей выпад славянский правитель предпринял в пику франкским епископам, насаждавшим в Моравии богослужение на латыни. Василевс немедленно отправил туда солунских братьев, справедливо полагая, что владея славянским языком, те быстрее найдут путь к сердцам тамошних аборигенов. Так и вышло. Летописи говорят о переводе Кириллом и Мефодием богослужебных книг "от грьчьска языка въ словѣньскъ" и об успешном начале их миссионерской деятельности в Моравии, а затем и в Блатенском княжестве Паннонии. Всюду они готовили учеников и вели службы на родном для тамошних жителей наречии. Впоследствии изгнанная из Моравии миссия частично перебралась в Болгарию и Македонию, частично в Хорватию, где преподавание на славянском продолжилось.
– Не торопитесь, Холмс. Мне не совсем понятно, на каком именно диалекте проповедовали братья-просветители и чью речь они использовали для перевода священных книг?
– Не один вы, Уотсон, испытываете затруднения в данном месте. Учёные об этом спорят уже не один век. По здравому размышлению солунские наставники должны были проповедовать в каждой из стран на местном наречии: моравском, паннонском, болгарском, македонском и так далее. Но все они и пастве, и сторонним наблюдателям отчего-то казались единым языком. Зальцбургский аноним в "Записке об обращении баварцев и хорутан", составленной около 873 года, негодует по поводу того, как хорошо шли дела у франкских священнослужителей в здешних местах, "пока не появился какой-то грек именем Мефодий, со вновь изобретёнными склавинскими письменами" (noviter inventis sclavinicis litteris). Папа Римский Адриан II в послании князьям Моравскому и Блатенскому о поддержке миссии греков писал: "Ежели кто из учителей ваших (камешек в огород франкского духовенства) дерзновенно начнёт соблазнять вас, порицая книги на языке вашем, да будет отлучён, пока не исправится". С учётом того, что в литературном старославянском языке, созданном усилиями Кирилла и Мефодия и их ближайших учеников, обнаружилось немало латинских и германских терминов, а также отмечая сходство некоторых фонетических форм с восстанавливаемыми по заимствованиям из славянского в венгерский, ряд видных лингвистов отстаивали паннонскую версию его возникновения. Дескать, братья переводили книги непосредственно на то наречие, которым пользовались средневековые моравы и блатенцы. Сторонником такого подхода являлся, к примеру, видный славист Павел Шафарик. Другая часть учёных полагала, что в основу старославянского легли южнославянские говоры – болгарские или македонские. Выдающийся австрийский и российский филолог Игнатий Ягич и его ученик Ватрослав Облак предприняли в 1892 году специальную экспедицию в окрестности города Фессалоники, чтобы с блеском доказать близость тамошних говоров к раннеславянской литературной традиции. Причём Облак писал о "болгаро-македонском происхождении старославянского языка" (bulgar-macedonische Provenienz des Altsloven). Ныне эта точка зрения принята большинством учёных.
– Вы хотите сказать, что братья-просветители создали литературный язык, понимаемый почти повсеместно в тогдашнем славянском мире, на основе той речи, которой обучились с детства на территории Северной Греции?
– Совершенно верно. Послушайте, Уотсон, что пишет об этом советский лингвист Георгий Хабургаев: "Возвратившись в Константинополь Константин начал работу по составлению славянской азбуки и переводу важнейших богослужебных текстов на язык славян. По единодушному свидетельству "Житий", эта работа была начата до прибытия посольства из Моравии. Сообщение это правдоподобно, так как за короткое время между назначением Константина и отъездом в Моравию практически невозможно было бы составить столь совершенную, приспособленную к особенностям славянской речи азбуку, и перевести несколько книг на язык, до того не имевший литературной традиции. И если это так, то в своей работе Константин должен был опираться на хорошо знакомый ему славянский диалект Солуня. Знакомство с речью мораван могло убедить его, что их язык мало отличается от языка южнобалканских славян, ибо в середине IX века славянские языки ещё незначительно отличались друг от друга".
– Погодите! Как может наречие, сложившееся у славян Северной Греции, походить на язык их родственников, живущих в Паннонии и в долине Моравы? Те места разделяют тысячи километров. Вдобавок судьбы данных регионов складывались совершенно по-разному.