Какими бы яркими сами по себе не были готы, сколько б подвигов не совершили их знаменитые цари и отважные воины, для нас их история ценна не столько этим, а, скорее, той ролью, что сыграл данный народ в сложном процессе возникновения славян. А она – одна из первостепенных. Готы стали "крёстными отцами" наших предков. Не появись германцы на Востоке Европы – не родились бы пращуры. Конечно, сами выходцы из Скандинавии меньше всего, разумеется, желали облагодетельствовать неких обитателей днепровских лесов, равно как их собратьев из числа ремесленных невольников, угнанных в полон сарматами, но вторжение воинственных северян в Скифию пришлось как нельзя кстати для этих раздробленных на мельчайшие группировки, вдрызг разорванных ошмётков венедского мира. Под натиском наступающих готов прежние хозяева здешних мест в панике бежали за Дон. Новые властители Причерноморья долгое время лесной зоной совершенно не интересовались. Они рвались на Юг – к богатствам народов Балкан, Эллады и Малой Азии. Даже переселяться туда собирались. Словом, до конца Скифских войн о венедах все позабыли. И это было лучшее, о чём только могли мечтать наши предки.

Попробую как можно наглядней объяснить то, что происходило с поздними зарубинцами. Вы когда-нибудь пытались расчленить каплю ртути на ровной поверхности? Это не так легко, как можно подумать. Пока делишь один шарик, иные части, повинуясь силам притяжения, стремятся слиться в единое целое. Не успеешь отвернуться – взаимное влечение воссоздаёт прежнюю форму ртутной жидкости. Как будто она имеет свою генетическую память и упорно не хочет дробиться. Нечто подобное продемонстрировали археологам днепровские венеды. С той лишь разницей, что по ходу манипуляций эта капля существенно увеличилась в объёме. Мы оставили несчастных зарубинецких казаков-разбойников в тот период, когда значительную их часть принудительно поселили в ремесленных центрах типа Лютежа, а, остальные, из числа северных гирров, скрылись в лесной зоне Восточной Европы. Они при этом рассыпались по такой огромной области и распались на столь малые коллективы (одна-две семьи), что впору говорить об "атомизации" племени, если, конечно, подобный термин мы вправе применить к истории этносов. Казалось бы, эти мельчайшие осколки, даже не осколки, а просто пыль или пудру, которой припорошили окрестности, неизбежно поглотят аборигены – племена лесных балтов. Невидимки-штриховики, людоеды днепро-двинцы, одетые в чёрное юхновцы обитали в здешних местах тысячи лет, обладали множеством городищ, и, наверняка, были гораздо лучше приспособлены к жизни в глухих дебрях Верхнего Днепра, Березины, Десны и Западной Двины. Уделом беглых венедов было растаять без следа в их бездонных недрах. Но, удивительное дело, ничего подобного на самом деле не произошло. Напротив, всё случилось с точностью до наоборот. Традиции зарубинцев, правда, кое-где с неким налётом местных элементов, стали стремительно захватывать всю ту зону, которая оказалась опылённой бывшими разбойниками. Сработал тот же эффект, что имел место у дунайских пришельцев при встрече с милоградцами, когда через краткий исторический миг все обитатели тех краёв стали подобны вновь прибывшим. Только теперь этот фокус повторился на пространствах куда обширней. Не аборигены навязали новичкам тамошние устои, а рассеянные беглецы неожиданно легко вовлекли местных жителей в свои ряды. Ни с чем подобным учёным раньше сталкиваться не приходилось. Это всё равно, что уронить каплю вина сначала в бокал с водой, чтобы с удивлением обнаружить – вся жидкость стала перебродившим виноградным соком. Затем выплеснуть содержимое бокала в наполненную из крана ванну и убедиться – она тоже до краёв залита ароматным и крепким вином. Чудеса, да и только!

Давайте вспомним, какие порядки бытовали у лесных балтов? Академик Пётр Третьяков так описал их способ существования: «Жизнь этих племён, обитавших в северных лесах, в отдалении от беспокойного юга, протекала относительно спокойно. Столетиями люди оставались на одних и тех же местах; их культура развивалась преемственно, без резких изменений. На Верхнем Днепре, в частности, границы балтских культур просуществовали, заметно не изменяясь, без малого тысячу лет, а в отдельных местах и более. Поколение за поколением люди жили на своих старых городищах, тщательно сохраняя дедовские традиции производства, быта и культуры. Находки, сделанные в нижних, ранних слоях верхнеднепровских городищ, не всегда можно отличить от находок, происходящих из верхних горизонтов слоя, – настолько медленно изменялась здесь жизнь и культура». Это был мир застойный, как припятское болото, дремотный, как сон колдуна, изолированный от любых влияний извне, как красавица, томящаяся в башне. Каждый посёлок сам по себе. Ничего нового. Наши деды так жили, так и мы жить так будем. Любой пришелец  –  враг, от которого надо скрываться. В некоторых городищах со времени скифских купцов никто из пришлых больше никогда и не объявлялся. Хотя учёные считают, что племена лесных балтов знали зачатки земледелия и умели разводить скот, очевидно всё же, что большую часть пищи здесь добывали охотой и рыбалкой, а также сбором грибов, ягод и иных даров леса. Поэтому, угодья с особой тщательностью делились между племенами, родами и семьями. Все сидели по своим вековым наследным местам, строго блюдя границы владений. Ступишь на чужую землю – прольётся кровь. Оттого посёлки и городища располагались на одних и тех же участках по тысяче лет. Лес, озёра и реки выступали главными кормильцами. Население берегло их, как зеницу ока. Уйдёт зверь, исчезнет рыба в водоёмах – непременно наступит голодное время. Поскольку наделы могли прокормить строго определённое число ртов, лишних младенцев просто уничтожали. Поэтому народы данной зоны многочисленными быть не могли по определению. Их сила заключалась не в оружии, не в массовости, а в прекрасном знании местности, в том, что в эти дебри по доброй воле не сунется ни один чужак. Таков был тысячелетний уклад жизни лесных племён.

А что за привычки несли в эти края шайки беглых венедов? Конечно, поздним зарубинцам стало уже не до разбоя в обычном его понимании. Да и что можно умыкнуть у балтских соседей? Разве что – вязанку грибов или старый горшок? Но жить так, как это делали на протяжении многих веков аборигены глухих дебрей Поднепровья, пришельцы не хотели. Если главными чертами жизни балтов были застой и постоянство, то зарубинцы отличались необыкновенной подвижностью. Они перемещались малыми группками на своих судёнышках по бесчисленным рекам Днепровского бассейна. Останавливались там, где берег казался им подходящим для проживания, чаще – в низких и пологих местах, где встречались заливные луга или имелись просветы в лесных зарослях, на худой конец – просто на полянах. Быстренько копали ямы под полуземлянки и погреба. И начинали валить лес рядом – расчищать участок под будущее поле. Конечно, треск при этом стоял такой, что звери разбегались в округе на сотню километров. Стволы использовали для строительства хижин и лодок, а также пускали на разного рода поделки. Сучья и ветви деревьев, высушив, сжигали. Удобренный золой участок давал хорошие урожаи лет семь-десять. Затем истощался. За это время венедские странники успевали переловить всю рыбу в окрестных водоёмах и перепугать всё зверьё здешних лесов. Но их это ничуть не смущало. Ибо по прошествии этого периода они грузили свой нехитрый скарб на те же лодки и двигались далее в поисках иных девственных угодий. По сути, мы имеем дело с постоянным разграблением территории и периодическим переносом жилья на новое место. Вернуться на прежнее можно было не ранее 50-80 лет, когда природа сумеет зализать своим шершавым языком нанесённые ей глубокие раны. Это был тот же разбой, только не в отношении людей, а направленный против окружающей среды. Разумеется, вершить его могли только люди с принципиально иным мировоззрением, чем лесное оседлое население, те, которые привыкли всё брать с наскока, кому ничего не жаль, кто смотрит на мир вокруг себя, как на потенциальную добычу. Такие порядки могли завести у себя лишь наследники днепровской вольницы.

А теперь ключевой вопрос – как могли мирно ужиться на одной территории племена со столь разными нравами: бережливые балты из тысячелетних посёлков, свято чтящие границы чужих владений, с одной стороны; и бродячие венеды, занимающиеся подсечным земледелием, смело вторгающиеся в незнакомые им края и относящиеся к ним, как оккупанты к завоёванной стране, с другой? С моей точки зрения, правильный ответ – никак. Венеды явно мешали жить балтам. Точнее, они просто разоряли их владения, разбивали на кусочки их размеренный, дремотный и хрустально-хрупкий мир, взрывали его изнутри. Эти чужаки истребляли всё, что было дорого лесным обитателям, оставляли после себя, по сути, выжженную пустыню, чем обрекали последних на голод. Отчего же в таком случае балты не уничтожили зловредных пришельцев, ведь, как уверяют археологи, это было нашествие совсем крошечных коллективов в одну-две семьи? У меня есть только одна версия, объясняющая феномен поразительной неуязвимости и даже некоторого превосходства раздробленных венедских бродяг над более многочисленными и оседлыми балтскими аборигенами. Как пыль, рассеянная на огромных пространствах, смогла подчинить основу, на которую её нанесли? Но ведь на руках у нас имеется неоспоримый исторический факт: на всех припорошённых венедами просторах их традиции возобладали над образом жизни прежних обитателей здешних мест. Застойный балтский мир внезапно вздрогнул и пришёл в движение. Весь его расчертили бесконечные миграции населения. В III-IV столетиях незыблемые и дремотные штриховая и днепро-двинская культуры исчезают, куда-то испаряются остатки юхновцев, и по всему огромному ареалу лесного Поднепровья и даже севернее, в Подвинье уже орудуют новые подвижные племена. Одни из которых перемещаются на север, другие – на запад и юг, третьи – в противоположном направлении. Словом, здесь закрутился традиционный венедский хоровод. И потомки лесных балтов оказались в него вовлечены, даже если это произошло помимо их воли.

Но почему же аборигены не справились с нашествием днепровских разбойников? Ведь выбор у них был не велик. Они должны были либо истребить пришельцев, либо умереть с голоду, либо примкнуть к вновь прибывшим. Отчего старожилы позволили разрозненным малочисленным шайкам свободно хозяйничать в своей стране? Ответ, с моей точки зрения, прост. Венеды были сильнее. И дело не только в воинственности мигрантов, их технической продвинутости, владении тайнами металлургии, не только в боевых навыках, приобретённых в ходе бесчисленных разбойничьих набегов и пиратских экспедиций. Пришельцы не были столь малочисленны, как они представляются учёным. Историки видят лишь единичные и крошечные усадьбы поздних зарубинцев. Разумеется, эти пылинки кажутся археологам каплями в море, горсткой отважных беглецов, затерявшихся в обширной стране бесчисленных лесных городищ. Исследователи не понимают, что обитатели балтских посёлков на самом деле были разобщены, и поэтому слабы. Аборигены привыкли воспринимать даже соседей, как чужаков, не умели договариваться, они вечно враждовали друг с другом. А пришельцев было не так уж и мало. Просто их миниатюрные селения, которые, к тому же постоянно переносились с места на место, в большинстве своём ещё не обнаружены археологами. Да и вряд ли когда их разыщут – венеды, в основном, селились в речных поймах, а эти места постоянно размываются во время наводнений. Но таких кратковременных мини-посёлков в этой зоне на самом деле были десятки, а, может, и сотни тысяч.

 

Чрезвычайно важно и то, что при всей кажущейся раздробленности, потомки зарубинецких разбойников в действительности выступали единым фронтом. Должно быть, обитание в днепровских гнездовьях, как и участие в разного рода вылазках, приучило венедов делать ставку на крепкую взаимовыручку и высочайший уровень согласованных действий малых коллективов. Они всегда ощущали себя одним народом, постоянно поддерживали связь друг с другом и умели почти мгновенно, собираясь огромными толпами, приходить на помощь сородичам. Конечно, мы не найдём тому прямых доказательств при помощи обычных средств археологии. Но, думаю, без регулярных сходов, системы собственных опознавательных знаков и, главное, языковой общности, дело не обошлось. Иначе эти люди просто не смогли бы выжить в рассеянности на столь обширных пространствах. Впрочем, прислушаемся к тому, что всё же удалось установить археологам относительно жизни поздних зарубинцев. Вот, к примеру, что пишет о них Алексей Фурасьев: "По археологическим материалам хорошо фиксируются микромиграции различных небольших группировок, протекавшие, как правило, внутри всего общего ареала, крайне редко выходя за его пределы. Отражением этих процессов служат периодические перегруппировки узколокальных типов памятников, хаотические «выплески» небольших коллективов, оставляющих буквально два-три поселения, в зону обитания соседних локальных групп или на пустующие территории с нестабильным населением". Именно, то, что этот археолог назвал "микромиграциями", а точнее, постоянная круговерть венедского населения, бесконечные их перемещения, вызванные специфическим образом жизни, привели к тому, что внутри большой зоны, опылённой венедами, начинают стираться мелкие региональные различия и на огромных пространствах Северной Скифии возникает более-менее единое сообщество. Существенно ускорило процесс и освобождение невольников "лютежского пленения" в южной зоне. После победы готов и бегства спалов за Дон, бывшие сарматские рабы, повинуясь закону ртутного притяжения, устремились навстречу своих сородичам, в сторону леса. В противоположном направлении, осваивая лесостепь, двигались вольные потомки гирров. Всё смешалось и слилось, снова вернувшись к истокам днепровского братства. В итоге, как с удовлетворением отметят историки Обломский с Терпиловским, "на рубеже II-III веков в лесостепной зоне произошел ряд передвижений позднезарубинецкого населения. В результате этих событий возникло новое археологическое явление – киевская культура". Первая из тех, чья связь с историческими славянами сомнений не вызывает.

Можно сказать, что в той днепровской колыбели, местоположение которой мы с вами давно определили, и за которой так упорно следили начиная со скифских времён, наконец, появляется пухлый розовощёкий младенец. Сомневаться в том, что его предки – поздние зарубинцы, не приходиться. По сути дела, это просто продолжение одного и того же археологического явления, его следующая фаза по Обломскому и Терпиловскому: "Типологическое сходство основных элементов материальной культуры позднезарубинецких древностей, с одной стороны, и раннекиевских, с другой, указывает на отсутствие между ними хронологического разрыва. В позднезарубинецкий период складывается особый набор украшений, в состав которого входили изделия с выемчатой эмалью и который будет впоследствии весьма популярен у населения киевской культуры". Впрочем, дело, конечно, же не только в сходстве почти единственного вида украшений. Общность ощущается решительно во всём. Тот же образ жизни. Посёлки кратковременны. Постоянные переселения. Подсечное хозяйство. Те же полуземлянки, размером до 10 квадратных метров, с рубленными стенами и открытым очагом. Они преобладали у позднезарубинского населения, стали основным видом жилья у "киевлян". Очень близкий похоронный обряд. Для киевского периода "обычно в яме находят немногочисленные кальцинированные кости и уголь, то есть в неё помещалась только горсть пепла с погребального костра". Оружия в могилах нет, какой-либо инвентарь редок и беден. Чаще попадаются осколки горшков – последствия тризны с ритуальным битьём посуды. Хотя у поздних зарубинцев погребальный обряд изучен плохо, специалисты отмечают сходство киевского похоронного ритуала с обычаями верхнеднепровского варианта классических венедов, то есть, по нашей терминологии, с традициями гирров. Та же керамика, в основном, грубо вылепленные горшки. С небольшим количеством лощёной столовой посуды, в первую очередь, ребристых мисок с поддонами. Ни один специалист не сможет с уверенностью заявить, что тот или иной сосуд именно поздний зарубинецкий или уже киевский. Слишком условна эта граница. Просто учёные договорились, что во II веке это ещё древности первого типа, а в следующем – уже второго.

И хотя дитя вызревает непосредственно в зоне разлёта венедских осколков, его габариты уже вскоре окажутся таковы, что младенец начнёт вываливаться из тесной люльки: самые западные киевские памятники обнаружатся на территории Польши вблизи белорусской границы, северные – в бассейне Западной Двины и верховьев реки Великой, восточные – в Самарском Поволжье. И только южная граница будет примерно совпадать с зарубинецкой.

Несмотря на столь богатырский размах, "киевское" население Северной Скифии, по всей видимости, воспринимало себя единым народом. Тому порукой та круговерть, что продолжилась внутри этого ареала. Вот, что пишет об этом Алексей Фурасьев, упорно называющий перемещения "микромиграциями": "Они носили чаще всего мирный характер, следов насилия, как правило, не прослеживается. В чем причина и каков механизм этих процессов – сказать сложно, но тот факт, что такие миграции происходят на всем протяжении существования Киевской общности и почти по всему ее ареалу, говорит о существовании устойчивых внутренних связей населения, о его консолидации в рамках этой общности, о налаженном механизме процессов перемещения таких групп населения и их адаптации к новым условиям. Возможно, за этим кроются особенности хозяйственно-культурного или социально-демографического развития этих коллективов".

Как видим, учёные так и не поняли, в чём причина непрерывного движения венедских племён. Они догадываются, что за этим скрываются какие-то "особенности хозяйственно-культурного или социально-демографического развития", но с чем конкретно пришлось им столкнуться, так и не осознали. Знаете, так бывает у математиков – одна ошибка в начале расчётов тянет за собой остальные, в итоге – неверный результат. Точно так же и историки, изначально неверно оценив зарубинецкий феномен, теперь не способны понять, почему всё время мигрируют наследники этой культуры, для чего им постоянно нужны новые пространства. А ведь перед нами – потомки разбойников. Их образ жизни таков, что они не могут сидеть на одном месте. Разоряя одни владения, они тотчас устремляются на поиски других мест, как лесной пожар, которому для существования надо всё время захватывать новые территории. Несомненно, у киевлян существуют "устойчивые внутренние связи". Полагаю, они считали себя одним народом, по крайней мере, единой общностью, противостоящей всем остальным. Эти люди были весьма дружны и всегда готовы прийти на выручку собратьям. Без этой зарубинецкой черты характера никакие "микромиграции", а точнее, свободное переселение даже самых малые группок – в одну-две семьи – в любую область общего ареала были бы просто невозможны. Значит, имелась твёрдая установка: мы среди своих, здесь нас никто не тронет. Повсюду в зоне венедского опыления эти люди чувствовали себя, как дома, везде могли рассчитывать на помощь и поддержку. Только при этом условии они могли водить свои бесконечные хороводы. 

Впрочем, современными историками внутри обширного киевского ареала, кроме уже упомянутых "микромиграций", отмечены и более массовые перемещения населения. Они, во многом, стали причиной создания как новой общности, так и отдельных её локальных вариантов. Поскольку от "киевлян" уже рукой подать к летописным склавинам и антам, учёные с похвальным усердием, чуть ли не под микроскопом, изучили каждый сдвиг. Труд археологов при этом оказался сродни усилиям реставраторов, восстанавливающих рассыпавшуюся от времени древнюю мозаику. По приметам, знакомым только им одним: степени изогнутости венчика горшка, толщине его стенок, глубине котлована под полуземлянку и тому подобным трудноуловимым черточкам, они пытаются сложить невероятно запутанную славянскую головоломку. Общая картина по Ростиславу Терпиловскому выглядит следующим образом: "Происхождение киевской культуры можно определить путем сопоставления позднезарубинецких памятников с наиболее ранними киевскими комплексами различных регионов. Как оказалось, ни один из локальных вариантов киевской культуры не возник в ходе простого эволюционного развития местных позднезарубинецких древностей. Все они стали результатом синтеза двух типов позднезарубинецких памятников. Киевская культура в Среднем Поднепровье формировалась путем слияния традиций среднеднепровского населения, оставившего памятники типа Лютежа, с верхнеднепровско-посожскими элементами. На водоразделе Днепра и Дона новое явление возникло в результате синтеза двух родственных позднезарубинецких групп – «западной» типа Картамышево и «восточной» типа Терновки. В течение II века почепские племена, возможно, оставили Подесенье, куда впоследствии с Юго-Востока проникли потомки носителей древностей типа Картамышево, а с Севера – верхнеднепровские группировки. Вследствие их интеграции по всей видимости возник деснинский вариант киевской культуры. Вопрос о происхождении верхнеднепровского варианта пока не решен. Близость основных черт его археологического комплекса к характеристикам памятников типа Гриней не вызывает сомнений, но киевские древности Верхнего Поднепровья имеют свою специфику. Не исключено, что в их формировании приняло участие население какой-то, пока еще не открытой позднезарубинецкой группировки, в культуре которой сохранились традиции типа Чаплина «классического» зарубинецкого периода. Впрочем, это не более чем предположение".

Как видим, "киевляне", которых многие исследователи не без оснований полагают праславянами, сложились в результате основательного перемешивания меж собой различных венедских группировок. Эдакий большой замес! И, увы, ещё не последний. Понимаю, что неподготовленному читателю сложно уловить весь поток информации и уложить его в голове. Поэтому предлагаю слегка упростить ситуацию. Для нашего дальнейшего расследования принципиально важны три из упомянутых вариантов киевской культуры. Сосредоточим своё внимание именно на них. Первыми в этом списке я бы поставил верхнеднепровскую группировку. Археологи иногда называют её древностями типа Абидни, по имени маленького селения Могилёвской области Белоруссии. Что ж, станем именовать этих людей абиднинцами. Что-то такое обедневшее или даже обидное чувствуется в подобном прозвище. Легче будет запомнить. Тем более, что в материальном плане это была, пожалуй, действительно, самая убогая община. Тем не менее, здесь обитали наиболее свободолюбивые из всех "киевлян". Никогда никто из этих людей не был в рабстве. Они сложились на основе неуловимых классических зарубинцев (гиррского типа), соединившихся с близкородственной им группой Грини (гирры из страны штриховиков). В итоге, абиднинцев можно считать прямыми потомками бастарнских ополченцев, разбавленными оборотнями-милоградцами и, в меньшей степени, представителями культуры штриховой керамики. Именно эти люди почти в чистом виде сохранили традиции днепровской разбойничьей вольницы. Кроме того, они более всех походили на ранних славян. Из керамики, в основном, лепные горшки. Из жилищ – одни полуземлянки. К тому же абидницы – единственные из "киевлян", кто уже пользуется печкой-каменкой, а не открытым очагом, как остальные их родственники.

Вторыми по значимости для нашего расследования я бы поставил обитателей Среднего Днепра. Это, в основном, потомки ремесленных невольников из поселений типа Лютежа, которые на севере, вдоль границы с лесом, были разбавлены группой Грини. Несомненно, однако, что основой этого варианта киевской культуры стали потомки ополчения скиров, более века находившиеся в рабстве у сарматских кочевников. В память об этом ничего не мешает нам назвать этих людей лютежцами. Полагаю, это прозвище вам тоже будет несложно запомнить.

И, наконец, самый сложный вариант – тот, что сложился на берегах Десны. В здешних местах некоторое время жили те, кого мы окрестили "скирры в чёрном", оставившие памятники типа Почеп. Причём, влияние юхновцев на них было нешуточным. Это единственный регион, где в ходу у поздних зарубинцев были длинные наземные дома в традиции народа "чёрных плащей". Затем это население уходит куда-то на северо-восток. Но небольшая часть, возможно, остаётся на прежнем месте. Сменяют их, в большинстве своём, обитатели лесостепного района Картамышево, освободившиеся от ремесленного рабства. На радостях, от греха подальше, они устремились в лес, возможно выдавив своих собратьев из Подесенья. Меж тем картамышевские пришельцы сами были довольно сложны по составу. Их основу составляли скирры типа Лютежа, но добавлены к ним оказались и пшеворцы-вандалы и юхновцы-черноодежники. Сюда же, на берега Десны приходит и население с Севера, из области гирров. Однако, переселенцы-южане, всё же, численно преобладали. Как пишет по данному поводу Ростислав Терпиловский: "Тем не менее, по общему составу археологического комплекса памятники первого этапа деснинского варианта киевской культуры обнаруживают наибольшее сходство с древностями типа Картамышево, особенно, с материалами финального для этой группы раннего горизонта поселения Гочево-1".  Поводя итоги, можно сказать, что деснинцы оказались преимущественно побывавшими в рабстве потомками скирского ополчения, но серьёзно при этом разбавленными как пшеворцами (вандалами), так и юхновцами ("черноодежниками), с вкраплениями северных гирров.

Таково было положение дел в Северной Скифии после разгрома царства Фарзоя и до самого окончания готских походов на Юг, то есть в период приблизительно с 200 по 275 годы, когда венеды оказались предоставлены сами себе. Но после чувствительного поражения объединённых варваров от римского императора Клавдия под Наиссе, ситуация в корне меняется. Германцы осознали, что иной родины, кроме уже отвоеванных у сарматов территорий у них в обозримом будущем не будет и принялись обустраивать на Востоке Европы собственное государство. Уже вскоре это почувствуют на себе те, кто, по воле исторических судеб, в ближайшем будущем станет славянами.