Игорь Коломийцев.   В когтях Грифона

Глава десятая. Белая полоса

Удачи, как и беды, зачастую приходят нежданно и длинной полосой, подобно летним ливням. Кажется, ничего не предвещает перемен – и вдруг небо обрушивает на землю всё и сразу! Не было, наверное, на планете Земля другого племени, которое Боги подвергли столь тяжким испытаниям, как аваров. Где-то на просторах Центральной Азии они потерпели сокрушительное поражение от тюрков. По степным законам проигравший народ подчас полностью истребляли. О пощаде могли молить лишь дети, чей рост не превышал высоту тележного колеса. В лучшем случае неудачников ждала участь жалких рабов. Смерть или позорное ярмо – вот тот жребий, что подбросила им Судьба. Но нашим героям каким-то чудом удалось бежать от своих преследователей. Совершив настоящий подвиг, преодолев тысячи километров нехоженых троп, они объявились на Северном Кавказе, чувствуя за своей спиной хриплое дыхание погони. Здесь первый лучик надежды забрезжил пред изгнанниками. Византийцы пообещали им земли по другую сторону Дуная и отправили в бой против всех обитателей Скифии. К всеобщему удивлению беглецы смогли выйти победителями из той кровавой рубки.

Но когда триумфаторы пожаловали в Константинополь за свои трофеем, выяснилось, что их элементарно обманули. Никто не собирался пропускать степняков за Истр. Смерть снова распахнула свои совиные крылья над головами аваров. По сути, им уже некуда было отступать. С Юга неспешно катил свои широкие воды Дунай, с Запада вздымалась стена Карпатских гор, севернее которых начиналась зона сплошных лесов. Но аварам и тут удалось выскользнуть из расставленной западни. Продравшись через висло-одерские дебри, они сумели перебросить свою армию на берега Эльбы и в 566 году разгромили там сильнейших из всех европейских варваров – франков. Победа над правителем Австразии Сигибертом как будто разом сняла некое заклятие, висевшее над многострадальным племенем. С этого мига Удача поворотилась к пришельцам лицом и не оставляла их уже на протяжении многих десятилетий. Всё, о чём только могли мечтать изгнанники, выдали им Небеса, да ещё и полной ложкой. Вы жаждали земель? Их будет вам с избытком. Грезили о безопасной стране? У вас будет самое надёжное убежище в мире. Думали о богатствах? Скоро станете богатейшим народом планеты. Хотели подданных? Устанете их считать. Невероятная жажда жизни и свободы, которую продемонстрировали беглецы с Востока, наконец, была по достоинству вознаграждена свыше.

Сила стремится к сильному и победы любят победителей. До тех пор, пока европейцы видели в аварах несчастных изгнанников, их никто не принимал всерьёз. Но стоило только кочевникам разгромить франкское войско и приступить к обустройству собственной державы на берегах Эльбы, как соседи тут же захотели заручиться их дружбой. Особенно усердствовали в том лангобарды. И не мудрено. Вот уж много лет это племя пребывало в жесточайшей конфронтации со своими соседями – гепидами. Два этих германских народа поделили меж собой внутреннюю Карпатскую котловину. Победители гуннов – гепиды – на правах сильнейшего племени заняли Дакию, нынешнюю Трансильванию, то есть земли к Востоку от Тисы, где с незапамятных времён находились золотые рудники, богатейшие в Европе после испанских, и древние соляные копи.  Лангобарды, первоначально жившие на Эльбе, по договорённости с византийцами овладели Нориком и почти всей Паннонией, расположившись на правом берегу Среднего Дуная. Пространство между этой великой рекой и Тисой, которое в древних летописях зовётся "полем Асфельд", не было тогда заселено и играло роль полосы отчуждения, разделившей два германских царства. Их вражда вспыхнула, как пожар, когда гепиды захватили "Сирмийский остров", обещанный византийцами  лангобардам. Вероятно, хитрые греки сознательно стравили меж собой две сильнейшие державы региона, и на тисо-дунайской равнине весело зазвенели мечи.

Европа в 566 году

В этом конфликте симпатии Константинополя поначалу были на стороне его верных союзников – лангобардов. Последние, однако, неизменно брали верх в сражениях со своими недругами, что никак не устраивало южан. Византийцы, заинтересованные в бесконечном продолжении братоубийственной бойни, резонно опасались усиления одного из противников. Поэтому уже вскоре они стали явно покровительствовать гепидам, даже несмотря на то, что те так и не передали им Сирмий, хотя в благодарность за поддержку неоднократно обещали это сделать. К моменту появления на европейской арене беглых степняков расклад тут был следующим: лангобарды оказались связаны союзным договором с франками, гепиды же неизменно полагались на помощь Византийской империи, и эта система военно-политических блоков обеспечивала относительное равновесие сил в регионе.

Авары, ворвавшиеся в Европу стремительней весеннего половодья, спутали всем карты. Их держава глубоко вклинилась между Австразией и Лангобардией, в перспективе угрожая безопасности обеих германских царств. Особенно уязвимым оказалось положение лангобардов. Пробиваться в карпатскую котловину через долину Моравы намного легче, чем прорываться туда с Востока через горные перевалы. Лангобарды прекрасно об этом знали, в конце концов они сами попали на Средний Дунай именно северным маршрутом. Поэтому для них заполучить кочевых соседей в союзники, чтобы те, не ровен час, ни обернулись их врагами, стало вопросом жизни и смерти. К 566 году, то есть, к периоду, когда авары утвердились на Эльбе, в Лангобардии царствовал молодой Альбоин (Alboin), сын предыдущего правителя Аудоина (Audoin), рыцарь без страха и упрёка, чья яркая, хоть и краткая, биография разошлась на сюжеты для множества средневековых баллад. Как сказал об этом легендарном герое Павел Диакон: "Имя же Альбоина прославилось везде и всюду так, что даже и до сих пор его благородство и слава, его счастье и храбрость в бою вспоминаются в песнях у баваров, саксов и других народов, говорящих на том же языке".

Ещё будучи наследным принцем он уже выводил лангобардскую рать на поле Асфельд, где лично померился силами с вражеским принцем Турисмодом (Turismodus), сыном гепидского царя Туризунда (Turisindus), сразив его насмерть богатырским ударом меча, после чего войско противника обратилось в бегство. Но даже после столь славной победы он не мог сидеть на пиру за столом своего отца, поскольку по обычаю это право давалось лишь тому из наследников, кто получил оружие из рук предводителя какого-нибудь другого народа. Тогда дерзкий юноша, по рассказу Павла Диакона, "взял с собой только сорок юношей и отправился к Туризинду, царю гепидов, с которым он недавно воевал; ему он объявил о причине своего прибытия. Тот, приняв его благосклонно, пригласил к своему столу и посадил справа от себя, где когда-то сидел его сын. Когда уже были поданы различные яства, Туризинд, глядя на место, где прежде сидел его сын, а теперь сидит его убийца, вспомнил о сыне, о его смерти и начал громко вздыхать; наконец, не в силах сдержать себя, он дал волю своему горю и воскликнул: "Мило мне это место, да слишком тяжело видеть человека, который сейчас сидит на нем". Тогда второй сын царя (Кунимунд), присутствовавший на обеде и поощренный словами отца, начал издеваться над лангобардами, говоря, что они похожи на кобылиц с белыми до колен ногами (ибо лангобарды носили на икрах белые чулки): "Кобылы, на которых вы похожи, считаются самыми плодовитыми". Тогда один из лангобардов ответил на это так: "Выйди, говорит, на поле Асфельд, и там ты несомненно сможешь убедиться, как крепко эти твои кобылы бьют копытами; там же лежат кости твоего брата, рассеянные по полю, как от какой-нибудь ничтожной скотины". Гепиды, услыхав это, не могли более скрыть своего негодования; охваченные сильным гневом, они уже намеревались на деле отомстить за обиду. Да и лангобарды, готовые на битву, положили руки на мечи. Тогда царь вскочил из-за стола, бросился между ними и укротил гнев своих людей и их жажду к бою, угрожая неизбежным наказанием тому, кто первый осмелится начать битву; ибо, сказал он, такая победа не может быть приятна Богу, когда в своем собственном доме убивают гостя. Таким образом, наконец, раздор был устранен, и все в веселом расположении духа продолжали пир. Туризинд снял оружие своего сына Турисмода, вручил его Альбоину и отпустил его с миром, целым и невредимым, в царство его отца. По возвращении Альбоин был, наконец, допущен своим отцом к его столу. Довольный, вкушал он яства за царским столом и рассказывал по порядку все, что приключилось с ним у гепидов во дворце Туризинда. Все присутствующие удивлялись и хвалили храбрость Альбоина, но не менее прославляли и величайшую честность Туризинда".

Накладка на шлем лангобардских царей

Таковы были простые нравы той рыцарской эпохи, которую мы сейчас именуем ранним Средневековьем. Тем не менее, отвага молодого царя лангобардов была далеко не единственным его достоинством и органично сочеталась с дальновидностью и стратегическим мышлением. Гепидами в это время правил уже Кунимунд (Cunimundus), тот самый задира на пиру, брат убитого принца. Альбоин отдавал себе в отчёт, что тот непременно попытается ему отомстить за кровные обиды. В этих условиях лангобардский владыка осознал важность союза с аварами и предпринял всё, от него зависящее, чтобы привлечь степняков на свою сторону. Убеждал он их, используя древний принцип: "враг моего врага – мой друг".

Вот, что пишет об этом византийский историк Менандр Протиктор: "Алвуий (Альбоин), государь лонгивардский, не переставал ненавидеть Конимунда и всячески старался уничтожить владычество гипедов. Он отправил посланников к Баяну и приглашал его вступить с ним в союз. Посланники Алвуия к Баяну просили его не оставлять их в такое время, когда они терпели так много зла от гипедов, в особенности потому, что римляне, злейшие враги аваров, помогают гипедам. Посланники доказывали, что авары не столько будут воевать против гипедов, сколько против Юстина, жесточайшего врага аварского народа, нарушившего давнишние дружественные договоры между аварами и Юстинианом, его дядей по матери, и лишавшего их положенных даров. К тому они присовокупили, что авары, соединясь с лонгивардами, будут непобедимы, что, сокрушив владычество гипедов, они захватят их богатство и завладеют сообща их страной, что при таком их счастливом положении они удобно могут вступать и в Скифию, и в самую Фракию и, выступая из соседственных земель, без всякого труда делать набеги на римскую землю и доходить до самой Византии. Послы лонгивардов представляли Баяну, что было бы полезно аварам начать военные действия против римлян; в противном случае римляне предупредят их и каким бы то ни было образом уничтожат силу их, в какой бы стране они ни поселились".

Ненависть имеет свойство возвращаться бумерангом к тому, кто её извергает. Когда всемогущий василевс Юстин измывался над аварскими посланниками, знал ли он, какую бурю посеял в душах пришельцев? В тот момент положение беглецов всем казалось практически безнадёжным. Ныне, однако, пришёл их черёд припоминать старые обиды. Впрочем, мудрый Баян, предводитель аваров, предпочёл совместить сладкую месть с очевидной для себя выгодой. Как рассказал Менандр: "Баян принял посланников лонгивардских, но показывал, что пренебрегает ими. Между тем помышляя об утверждении союза с ними на выгоднейших для себя условиях, он то давал им знать, что не может заключить с ними союза, то – что может, да не хочет. Одним словом, употребив против просителей всякого рода обманы, он дал им знать наконец, будто насилу соглашается на их просьбы, но не иначе, однако, как с условием, чтобы лонгиварды тотчас же выдали десятую часть всех находившихся у них четвероногих, и если они одолеют неприятелей, то чтобы лонгиварды уступили аварам половину добычи и всю землю гипедов. Такие условия утверждены между аварами и лонгивардами, и они пошли вместе войной на гипедов".

Так, благодаря дипломатическим уловкам, авары ещё до начала кампании получили от своих новых друзей десятину скотом, а в случае успеха забронировали за собой всю территорию Гепидии и половину накопленного восточными германцами имущества. Более выгодных условий и ожидать не приходилось. Что же в этих условиях предприняла противная сторона? По словам Менандра: "Конимунд, известясь о союзе их, был испуган. Он немедленно отправил посланников к царю Юстину и просил так же настоятельно, как и прежде, оказать помощь в этой опасности. Он обещал уступить царю Сирмию и всю страну, находящуюся по сию сторону реки Дравы, вовсе не стыдясь того, что он уже раз обещал это самое и не сдержал данной клятвы. И потому царь Юстин, зная по предшествовавшим сношениям крайнее вероломство Конимунда, принял намерение не отказывать ему в помощи, но, однако же, откладывал исполнение его требования. Он отвечал посланникам гипедским, что римское войско рассеяно по разным местам, но что он немедленно, по возможности, соберет его и пошлет к Конимунду. Говорят, и лонгиварды также отправили посольство к Юстину. Они сильно обвиняли гипедов в неблагодарности к римлянам, искали союза последних, но не успели, однако они добились того, что ни та, ни другая сторона не получила помощи от римлян".

Несчастье для любой страны, когда на трон восходят люди ничтожные, помешанные на собственном величии, поступающие при том, как жалкие скряги. В погоне за мелочной выгодой, они не замечают стратегических потерь. Пытаясь обрести клочок чужой земли – теряют друзей, а, значит, ставят под удар собственное царство. С началом боевых действий лангобардов и аваров против гепидов византийское войско вторглось на территорию Второй Паннонии и заняло город Сирмий. Юстину казалось, что таким образом он усилил свою Империю. Судьбы бывших союзников, от чьей державы в минуту опасности он оторвал лакомый кусочек, его интересовали мало. Меж тем, они складывались незавидно. Павел Диакон пишет о ходе военной кампании: "Но Альбоин вступил в вечный союз с аварами, которые первоначально назывались гуннами, а впоследствии, по имени своего короля Авара, были названы аварами. Затем он отправился на войну, на которую вынудили его гепиды. Когда гепиды с поспешностью двинулись против него, авары, по договору, заключенному ими с Альбоином, вторглись в их землю. Печальный прибыл к Кунимунду вестник и возвестил ему о вторжении аваров в его страну. Кунимунд, хотя и был очень удручен и стеснен с двух сторон, все же убеждал своих воинов сразиться сначала с лангобардами и, если удастся победить их, изгнать после этого войско гуннов из своей земли. Итак, началась битва. Сражались изо всех сил. Лангобарды остались победителями и так свирепствовали против гепидов, что почти совершенно истребили их, и от многочисленного войска едва выжил вестник поражения. В этом сражении Альбоин убил Кунимунда, отсек у него голову и приказал из черепа сделать себе бокал. Этот род бокала у них  называется "скала", а на латинском языке patera. Он увел с собой в плен дочь Кунимунда, Розамунду, вместе с множеством людей всякого возраста и пола. Когда умерла Клодзуинда, он взял себе в жены Розамунду, но, как оказалось впоследствии, на свою погибель. Тогда лангобарды увезли с собой столь большую добычу, что сделались обладателями огромнейшего богатства. Племя же гепидов так пало, что с того времени они не имели уж более никогда собственного короля, и все, кто пережил войну, или подчинились лангобардам, или до сегодняшнего дня стонут под тяжким игом, потому что гунны продолжают владеть их землей".

Падение одного из крупнейших варварских царств своего времени кардинально меняло расстановку сил на европейском континенте. Это было так неожиданно, как если бы ныне в одночасье исчезла Германия или Франция. А её место заняла какая-нибудь Монголия или Алжир. Должно быть именно такое впечатление вызывало у современников стремительное падение гепидов и возвышение аваров, буквально через год после победы над франками овладевших огромной державой внутри Карпатской котловины. Беглецы с Востока проникли, как и мечтали, в эту самой природой защищённую крепость, долгое время остававшуюся для них недоступной. После разгрома армии Кунимунда кочевники прибрали к своим рукам почти все его владения, половину населения восточногерманского царства и немалую часть его богатств.

Гепидский клад из-под города Клуж (Румыния), 5 век

Впрочем, область Вторая Паннония с гепидской столицей городом Сирмий, некогда обещанная аварам Юстинианом в награду за усмирение Скифии, оказалась занята византийцами. Здешний гарнизон предпочёл перейти на сторону греков. В Константинополь попала и гепидская казна, там хранившаяся. Эти обстоятельства делали победу союзной коалиции неполной. Попытка Баяна сходу взять город приступом успехом не увенчалась. Более того, осаждённые отказались выплатить ему даже символические отступные. Всё это вынудило аварского кагана перенести боевые действия на византийскую территорию. Правда, бросить в бой основные силы он пока не решился. В ответ на угрозы греков, что его экспедиционный корпус будет полностью уничтожен, предводитель кочевников, по словам Менандра, цинично заявил: "Я таких людей нашлю на землю римскую, которых потеря не будет для меня чувствительна, хоть бы они совсем погибли". Тогда приказал он десяти тысячам уннов, называемых контригурами, перейти реку Саву и разорять Далматию, а сам со всем находившимся при нем войском переправился через Истр и имел пребывание в пределах гипедских".

Таким вот образом, из-за спорных земель между Савой и Дравой, началась многолетняя полоса конфликтов считавших себя обманутыми пришлых степняков с не пожелавшими выполнить давнее обещание византийцами. К чему она приведёт мы ещё увидим. Для кочевников, впрочем, само завоевание Гепидии, пусть даже без "Сирмийского острова", можно считать грандиозным успехом. Здесь, за Карпатским хребтом, они оказывались вне досягаемости для своих свирепых врагов-тюрков и могли перевести дух после долгой погони. Своё право на жизнь и свободу беглецы, наконец, отстояли.

Что касается их союзников – лангобардов, то они, нежданно для себя, оказались в довольно деликатном положении. С одной стороны, их, конечно, можно было считать победителями. Как-никак сокрушили своих извечных врагов, сполна насладились унижением последних. В страхе перед пришлыми кочевниками многие гепиды вообще предпочли сдаваться на милость своих давних соседей. Захваченные сокровища гепидских царей, начало которым положили ещё Аттилой награбленные ценности, тоже по справедливости были поделены между триумфаторами, что сделало германцев "обладателями огромнейшего богатства". Однако, не всегда мщение и деньги приносят мир и спокойствие. Существуют ведь ещё и проблемы безопасности. Меж тем, с занятием большей части Гепидии кочевниками, Лангобардия угодила в полное окружение со стороны степняков. Авары теперь и с Севера, и с Востока нависали над царством западных германцев, и случись конфликт со вчерашними союзниками, Альбоину и его подданным пришлось бы несладко. Воевать на два фронта всегда тяжело, вдвойне трудней противостоять степной кавалерии, когда не знаешь, откуда ждать её прихода. Мысль о том, что он слегка погорячился с обещаниями, наверняка в эти дни не раз приходила в светлую голову лангобардского царя. Впрочем, почти тут же ему подвернулся случай выскользнуть из тесных объятий новоявленных друзей.

Началось всё с банальной интриги, сплетённой в императорском дворце Константинополя. По мере ослабления умственных способностей василевса Юстина власть всё больше прибирала к своим рукам его жена София, племянница легендарной куртизанки Феодоры. Однако, в отличие от своей царственной родственницы, эта правительница не отличалась ни глубиной ума, ни тонким пониманием человеческой природы, зато, по справедливому замечанию российского историка Фёдора Успенского, "унаследовала до известной степени черты властного характера тётки своей". Уже через год после падения Гепидии, император, с подачи своей супруги, смещает с поста наместника Италии престарелого евнуха Нарсеса. По легенде, пересказанной Павлом Диаконом, августа София послала полководцу, разбившему остготов и франков и завоевавшему для Византии Апеннинский полуостров, моток шерсти с намёком на то, что старику пора сидеть на женской половине дома и заниматься домашними хлопотами вместе с девицами: "Он же на это дал ответ, что хочет прясть такую пряжу, которую не сможет закончить при ее жизни. После этого он из страха и ненависти уехал в Кампанию, в город Неаполь и выслал вскоре после того посланцев к народу лангобардов с приглашением покинуть свои бедные поля в Паннонии и войти во владение Италией, обильной всеми богатствами, одновременно послал он различные виды фруктов и других изделий, которыми богата Италия, дабы еще более раздразнить их желание прийти. Лангобарды радостно приняли доброе и желанное приглашение и строили большие планы и надежды на будущее".

Так зависть и злоба, обуявшие августейшее семейство, стали причиной разрушения великой Империи, с такими трудами собранной Юстинианом. Одна неуместная грубость и от огромной державы откололась Италия. Прозорливый Нарзес, понимавший, какие унижения на старости лет его ждут в Константинополе, незамедлительно призвал своих давних союзников – лангобардов, которым после появления аваров стало уже тесно в их прежней стране. В мировой драме, под названием Великое переселение народов, был сыгран последний, завершающий акт: "Собираясь в поход в Италию с лангобардами, Альбоин послал за помощью к своим старым друзьям, саксам, желая, чтобы завоевателей такой обширной страны, какой была Италия, оказалось как можно больше. Свыше двадцати тысяч саксов, вместе с женами и детьми, поднялись со своих мест, чтобы по его желанию, отправиться в Италию. Клотарь и Сигиберт, франкские цари, услышав об этом, поселили швабов и другие народы на земли, оставленные саксами. Затем Альбоин предоставил собственную землю Паннонию своим друзьям гуннам, однако с условием: если лангобарды когда-нибудь будут принуждены вернуться назад, то они оставляют за собой право требовать обратно свою прежнюю землю. Итак, лангобарды, оставив Паннонию, отправились с женами, детьми и со всем имуществом в Италию, чтобы овладеть ею. Прожили они в Паннонии сорок два года и вышли оттуда в апреле, в первый индиктион, на другой день святой пасхи, которая по вычислению в том году пришлась на календы апреля, в 568 год воплощения Господа".

Именно эта дата – 2 апреля 568 года – в мировой исторической науке считается рубежом, разделившим Античность и Средневековье. В этой день началось последнее масштабное переселение беспокойной эпохи – лангобарды ушли в Италию. Впрочем, мы то с вами догадываемся, что памятный узелок завязался ещё десять лет назад, когда Юстиниан Великий принял в своём дворце посольство кочевников. Не вздумай он обмануть пришельцев, не случилось бы известных перемен. Впрочем, История, как и судьба отдельного человека, не имеет сослагательного наклонения. Её нельзя переиграть по-новому. В результате неразрывной цепи событий, вытекающих одно из другого и берущих начало в тех злосчастных для византийцев переговорах, их бывшие союзники-лангобарды пришли на территорию Апеннинского полуострова и отняли у них многие тамошние города, а некогда верные федераты – авары, ставшие злейшими врагами, овладели почти всей Карпатской котловиной. Хуже положение дел и придумать было невозможно. К тому же, ввиду союза с тюрками, Константинополь оказался втянут в тяжелейшую войну с Персией, где его тоже поджидала полоса неудач. Империя оказалась во вражеском кольце и обидней всего было то, что своих нынешних противников византийские правители создали себе на ровном месте собственными руками. Уже вскоре большая часть италийских земель перейдёт под власть лангобардов, которым в этих завоеваниях усердно помогали пришлые степняки, чему свидетельством многочисленные могилы аварских воинов, рассеянные по всей Северной Италии. Под контролем греков останутся лишь Рим, Равенна, Болонья и некоторые южные территории.

Завоевания лангобардов (выделены тёмно-бирюзовым цветом) в Италии при жизни Альбоина

Правда, доблестному Альбоину не удалось сполна насладиться триумфом над коварными византийцами. В 572 году лангобардский царь погиб в результате интриги своей жены Розамунды. По словам Павла Диакона, произошло это следующим образом: "Однажды в Вероне Альбоин, веселясь на пиру и оставаясь там дольше, чем следовало бы, приказал поднести королеве бокал, сделанный из черепа его тестя, царя Кунимунда, и потребовал, чтобы она весело пила вместе со своим отцом. Пусть никому не покажется это невероятным – клянусь Христом, я говорю сущую правду: я сам однажды, в какой-то праздник, видел этот бокал в руках короля Ратхиса, когда он показывал его своим гостям. И вот когда Розамунда осознала это, сердце ее поразила жгучая обида, которую она была не в силах подавить; в ней зажглось желание убийством мужа отметить смерть своего отца. И вскоре она вступила в заговор об убийстве короля с Гельмигисом, оруженосцем короля и его молочным братом. Гельмигис посоветовал королеве вовлечь в заговор Передея, человека необычайной силы. Но когда Передей не захотел согласиться на соучастие в таком тяжком злодеянии, королева ночью легла в кровать своей служанки, с которой Передей находился в преступной связи; а он, ни о чем не подозревая, пришел и лег вместе с королевой. И вот, когда блудодеяние было совершено, и она спросила его, за кого он ее принимает, а он назвал имя своей наложницы, за которую ее принял, то королева ответила: "Вовсе не та я, за кого меня принимаешь, я – Розамунда! Теперь, Передей, ты совершил такое преступление, что должен или убить Альбоина, или сам погибнуть от его меча". И тогда он понял, какое преступление совершил, и был вынужден согласиться на участие в убийстве короля, на что добровольно не мог решиться".

Альбоин, приказывающий Розамунде "выпить со своим отцом"

Заговорщики пришли убивать царя днём, когда он отдыхал, причём коварная Розамунда предварительно привязала его меч к изголовью ложа, чтобы супруг не смог им воспользоваться. В гневе схватил Альбоин скамейку для ног и некоторое время отбивался ею, пока не пал, сражённый убийцами. Впрочем, Судьба отплатила последним за злодеяние. Розамунда с Гельмигисом, прихватив лангобардскую казну, бежали к византийцам в Равенну, под защиту наместника Лонгина. Здесь неверная жена вступила в новую интрижку, собираясь выйти замуж за своего нового покровителя: "Тогда префект Лонгин начал уговаривать Розамунду умертвить Гельмигиса и вступить с ним в брак. Способная на всякое зло и горя желанием сделаться владетельницей Равенны, она дала согласие на такое злодеяние. Когда однажды Гельмигис вернулся после принятия ванны, она поднесла ему чашу с ядом, которую она выдала за какой-то целебный напиток. Почувствовав, что он выпил смертельный яд, Гельмигис занес над Розамундой обнаженный меч и заставил ее выпить остаток. И так по правосудию всемогущего Бога в один час погибли вместе гнусные убийцы".

После смерти Альбоина лангобардский престол отошёл к некому Клефу, о котором известно, что он не был кровным родственником легендарного владыки, отличался исключительной жестокостью, царствовал всего полтора года и погиб от рук своего раба. После этого завоеватели Италии некоторое время предпочитали вообще обходится без царя и жили под управлением своих герцогов. Хотя в последствии центральная власть и была восстановлена, новым лангобардским монархам уже пришлось считаться с набравшими силу местечковыми правителями. Византия же постепенно смирилась с большинством своих потерь на полуострове и предпочла заключить с переселенцами мирный договор.

Если в тенистых дворцах и парках Константинополя и не бушевали такие страсти, как у подножия лангобардского трона, там тоже хватало своих интриг и козней. Впрочем, большинство проблем тут порождалось слабоумием василевса Юстина, обострением его мании величия, высокомерным и пренебрежительным отношением к варварам. К примеру, аварский каган Баян не оставлял попыток заполучить Вторую Паннонию мирным путём. Он без конца слал послов к императору, настаивая на выполнении договорённостей с Юстинианом. Менандр свидетельствует: "Сей предводитель аваров, вместе с переводчиком Виталианом, отправил к царю Таргития с требованием от него уступки Сирмия и обычных денег, которые кутригуры и утигуры получали от царя Юстиниана, потому что Баян уничтожил оба этих племени; притом требовал он выдачи гипеда Усдивада. Он говорил, что все гипеды ему принадлежат, потому что он и их победил". Однако, в ответ степные посланники слышали только пустые угрозы Юстина "самим опустошить земли аваров". "Мы не перестанем поражать и покорять варваров, пока они нахальствуют – хвастался полубезумный василевс – Быть друзьями аваров, пришельцев и кочевников, тягостнее, чем враждовать с ними". Фактически, психически больной император сам провоцировал степняков напасть на Византию.

Но точно также безответственно он вёл себя и в отношении прочих соседей: мавров, арабов, вестготов, персов. В 572 году шахиншах Ирана Хосров I потребовал выплаты денег, полагавшихся ему по мирному договору за охрану кавказских укреплений от северных варваров. Юстин счёл это неслыханной дерзостью и следующим летом развязал военную кампанию против Персии. В качестве предлога выставили тему защиты христиан Иберии и Персармении от посягательств зороастрийских священнослужителей. Впрочем, истинные мотивы агрессора не укрылись от взора летописца Менандра: "Много было причин к войне между римлянами и персами. Более всего возбуждали императора Юстина к войне турки. Они напали на мидийскую землю, разоряли ее и, отправив посольство к Юстину, просили его пристать к ним, воевать заодно против персов и заодно преодолеть общего врага. Нападая, турки с одной стороны, римляне – с другой могли погубить персов. Юстин, предаваясь этим надеждам, полагал, что не будет трудно сокрушить и совершенно уничтожить персидскую силу. Он старался сколько мог об утверждении дружбы с турками".

Василевс вообще был одержим идеей мирового господства, которое, по его мнению, Византии должен был обеспечить прочный союз с Первым тюрским каганатом. Новоявленные восточные друзья убедили его, что персы и авары будут вскоре разгромлены войсками объединённой коалиции, сначала первые, затем вторые, и слабоумный император грезил грядущими триумфами. Но упрямая реальность никак не хотела совпадать с иллюзиями больного мозга. События поворачивались отнюдь не так, как рассчитывал на то Юстин. Под влиянием своей супруги Софии, он назначил командовать северной армией предводителя дворцовой гвардии Тиверия. Молодой и красивый офицер, по всей видимости, завладел сердцем византийской царицы. Однако, на аварском фронте его дела складывались не столь блестяще, как в придворных альковах. Война, развязанная василевсом с северными кочевниками, завершилась полной неудачей. Менандр, впрочем, описывает эти события довольно отрывочно: "После одержанной аварами победы, поражения полководца Тиверия и заключения условий положено было отправить к римскому императору посольство. Вместе с посланниками Тиверий отправил Дамиана, начальника отряда, для извещения царя обо всем происшедшем и о желании авар. Мирные договоры между римлянами и аварами были наконец утверждены". Феофан Исповедник описывает события 573 года чуть более подробно: "В этом году пришли авары  в страны придунайские, и узнав об этом царь послал против них Тиверия, комита экскубиторов (начальника дворцовой охраны). И в сражении с ними Тиверий был побеждён, ибо нечаянно захвачен варварами и, потеряв многих воинов, отступил". По всей видимости, Византия в это время лишается большей части Второй Паннонии, сохранив за собой лишь сам город Сирмий.